Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

неузнаваемости лицами, сброшенных в овраг. Личность никого из них установить не удалось. Вдова капитана I ранга Анатолия Григорьевича Ризенкампфа, рассказывала в своем ходатайстве о предоставлении ей пенсии, как убивали ее мужа: «Ночью 22/9 февраля с. г. ко мне в квартиру явилось несколько вооруженных в форме матросов и приказали моему мужу Анатолию Григорьевичу Ризенкампфу, вместе с моим зятем Григорием Афанасьевичем Марковым (мичман с Подводной бригады) и племянником Анатолием Александровичем Ризенкампфом (армейский прапорщик) идти с ними в Совет Военных и Рабочих депутатов. На следующий день я узнала, что мой муж, зять и племянник в Совет не приводились, а были расстреляны у ворот Исторического бульвара, причем муж и зять были убиты насмерть, а племянник тяжело ранен и на его выздоровление надежд очень мало. После этой ужасной ночи я осталась вдовой с тремя детьми, из них две дочери еще в гимназии, а третья осталась вдовой, пробыв замужем за Георгием Ефимовичем Марковым только пять дней» [155]. Раненый племянник в скором времени умер.

В совсем небольшом крымском городке Евпатории в январе-марте 1918 г. социалисты действовали более организованно – от обстрелов города из корабельных орудий до высадки десанта красных матросов и красногвардейцев. Снова убивали офицеров, «буржуев», просто случайных людей. О числе жертв тех событий можно судить по надписи на памятном кресте, установленном при храме Святого Илии в Евпатории: «Поставлен сей Честный Крест во имя Святые Троицы в память о 40 расстрелянных и 800 казненных большевиками на кораблях “Трувор” и “Румыния” в Евпатории в марте 1918 года и всех новомучеников во время лютых гонений за веру и Отчизну пострадавших. Благословением митрополита Симферопольского и Крымского Лазаря, усердием настоятеля храма протоиерея Георгия Куницына в ноябре 2009 г. Святые подвижники благочестия, молите Бога о нас!»

Стихийный красный террор прошелся в 1918 г. по Феодосии, Ялте, Симферополю, Севастополю. Повсюду убивали офицеров, а красногвардейцы и матросы могли фактически делать с несчастными жителями все, что угодно. Несмотря на то что в ряде крымских городов местные руководители-большевики сознательно не допустили беспредела, а следовательно, и террора, в целом матросы и солдаты левых взглядов (не только коммунисты, но и анархисты, левые эсеры) действовали скорее с позволения Совнаркома, чем вопреки его воле. Напомню, что 21 февраля 1918 г. был издан декрет «Социалистическое отечество в опасности» – в связи с наступлением немецких войск (которое сами большевики и спровоцировали своей политикой полного разложения армии), где содержится, по сути, разрешение на самосуд без какого-либо четкого определения вины. В создаваемые трудовые батальоны должны были быть «включены все работоспособные члены буржуазного класса, мужчины и женщины, под надзором красногвардейцев; сопротивляющихся – расстреливать». Помимо них, быстрая казнь на месте преступления полагалась: «неприятельским агентам, спекулянтам, громилам, хулиганам, контрреволюционным агитаторам, германским шпионам». Прекрасно видно, что красногвардейцы наделялись полномочиями решать, кто подлежит расстрелу, а кто – нет; кроме того, такое всевластие неизбежно порождало «злоупотребления». Под сопротивлением красноармеец мог, например, «увидеть» нежелание делиться с ним драгоценностями и деньгами у какого-нибудь случайного прохожего. Более того, если отдельным городам, находившимися под управлением большевиков, удалось не допустить бесчинств со стороны матросов и красноармейцев, то это можно было сделать и во всех остальных, где террор все-таки произошел. В конце концов, террору 1917–1918 гг. положил конец не Совнарком, а германские и украинские войска, вошедшие в Крым в апреле 1918 г.

Второй эпизод массового террора в Крыму пришелся на 1920–1921 гг., когда большевики снова завладели полуостровом. В этот раз он оказался гораздо масштабнее, а проводили его достаточно организованно, под руководством ЧК. Число жертв красного террора в данном случае оценивается очень по-разному: минимальная цифра, которую можно встретить, составляет 12 000 человек, максимальная – 120000. Обе цифры, по всей видимости, не являются достоверными, и истину надо искать где-то посередине. В любом случае ясно, что террор был очень масштабным, поскольку рассказы о десятках тысяч жертв появились еще тогда, в 1920-е, т. е. события оставили в современниках очень глубокое впечатление. Об этом говорит то, что по данной теме было написано немало художественной литературы и воспоминаний, причем некоторые работы даже издавались в СССР какое-то время. Наиболее известны: «Линия убийцы» Сергея Сергеева-Ценского, «В тупике» Викентия Вересаева (роман высоко оценен даже Ф. Дзержинским), стихи Максимилиана Волошина, роман Ивана Шмелева «Солнце мертвых», роман Алисы Розенбаум (известной миру как Айн Рэнд) «Мы живые» и т. д.

Довольно важным источником здесь служит также докладная записка большевика Мирсаида Султан-Галиева, проработавшего в Крыму в 1921 г. полтора месяца по заданию из Москвы. Султан-Галиев в документе «О положении в Крыму» докладывал: «Ненормальное состояние партийной организации в Крыму отразилось и на состоянии советской работы. Но в развитии советской работы, помимо этой причины, были еще другие специфические условия, которые породили ненормальность ее постановки. Первой и очень крупной ошибкой в этом отношении явилось слишком широкое применение в Крыму красного террора. По отзывам самих крымских работников, число расстрелянных врангелевских офицеров достигает во всем Крыму от 20 до 25 тысяч. Указывают, что в одном лишь Симферополе расстреляно до 12000. Народная молва превозносит эту цифру для всего Крыма до 70000. Действительно ли это так, проверить мне не удалось. Самое скверное, что было в этом терроре, так это то, что среди расстрелянных попадало очень много рабочих элементов и лиц, отставших от Врангеля с искренним и твердым решением честно служить Советской власти. Особенно большую неразборчивость в этом отношении проявили чрезвычайные органы на местах. Почти нет семейства, где бы кто-нибудь не пострадал от этих расстрелов: у того расстрелян отец, у этого брат, у третьего сын и т. д. Но что особенно обращает на себя <внимание> в этих расстрелах, так это то, что расстрелы проводились не в одиночку, а целыми партиями, по нескольку десятков человек вместе. Расстреливаемых раздевали донага и выстраивали перед вооруженными отрядами» [353]. С другой стороны, стоит ли сомневаться, что только одних офицеров убили 25000, если Владимир Ленин совершенно однозначно высказывался, что «сейчас в Крыму 300000 буржуазии. Это – источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим» [184, с. 74].

Но наша задача здесь не столько в подсчете жертв социализма в Крыму, сколько в демонстрации сущности предмета нашего интереса. В противном случае нам будут традиционно парировать тем, что дело просто вышло из-под контроля, и любая политическая сила в такой ситуации дала бы маху. Нет, не любая. Здесь было что-то большее, чем просто хаос войны. Здесь была идея. Понять это нам помогут исторические документы, запечатлевшие кадры истории. Возьмем для примера