Горькая жизнь - Валерий Дмитриевич Поволяев

тоску и горечь, засевшие в нем после Аниной гибели, не мог простить себе, что толкнул ее к окну, думал, она сможет убежать, а оказалось – толкнул к смерти. И убежала бы Аня, если бы не милицейский сержант с пистолетом, решивший по собственной инициативе перекрыть беглянке путь к отступлению. Китаев видел его – обыкновенный чернявый парень с волооким взглядом, в Темрюк приехал откуда-то из-под Майкопа, за усердие и умение стрелять в своих на погоны ему повесили три лычки… Далеко пойдет служивый.

Китаев, глядя на него, невольно сжал кулаки. Сержант, поняв что-то, спиной попятился к выходу, вслепую, задом, нашел дверь. За то, что не упустил опасную преступницу Анну Богданову, сержант также получил премию и этим обстоятельством был очень доволен. Премию, наверное, получил и Арсений Арсеньевич.

Доносы в России всегда неплохо оплачивались.

На Север, в поселок, Китаев возвращался как белый человек – в отдельном купе, в сопровождении двух милиционеров – одного офицера, бравого лейтенанта, вооруженного пистолетом, и сержанта с автоматом, снаряженного диковинным магазином – не круглым, а прямым, как у немецкого «шмайссера», лишь немного изогнутым книзу. Китаев на фронте ППШ с такими магазинами не встречал.

Всю дорогу, которая с пересадками заняла пять дней, Китаев тоскливо щурился, смотрел в окно, мял себе пальцами горло.

На ночь лейтенант навешивал ему на запястья наручники, вид у офицера делался неприступным, словно бы усердный служака боялся, что конвоируемый зэк заговорит с ним. Но Китаев молчал. Лишь уголки рта у него в эти минуты дергались – то ли брезгливо, то ли досадливо – не понять.

Глаза были спокойными, даже чересчур спокойными, – как у человека, который подвел под своей жизнью черту. Совсем невдомек было молодому лейтенанту, что человек с такими глазами и бегать никуда не будет, и уж тем более – расправляться с милиционерами. Хотя разведчик Китаев мог легко совершить и первое, и второе – на фронте он немало скрутил голов фрицам. Мстил за питерскую блокаду.

Но этого молодой лейтенант не понимал.

Хоть осень уже и была глубокая – начало ноября, – а на теплой Кубани она почти не ощущалась. Большинство деревьев там еще сохраняли свою листву, земля была зеленой – из нее вылезла молодая трава, подрастала немного, расправлялась, и в воздухе начинало пахнуть весной. А вот когда вагон достиг Волги, оставил позади праздный город Саратов – на перроне по какому-то местному поводу гремела музыка и плясали люди – осенью запахло по-настоящему. Деревья были желтыми, листва редкой, словно бы содранной злыми ветрами, земля – коричневой, недоброй, утыканной клочками высохшей травы.

По утрам на нее опускалась редкая туманная влага, на заборах горбились угрюмые вороны. Люди тоже были похожи на ворон: такие же угрюмые и сосредоточенные, на лицах – озабоченность и какая-то странная побитость, словно бы они были в чем-то виноваты. Хотя в чем они были виноваты? Многие из них хорошо воевали – ведь это они намылили шею Гитлеру и были достойны уважения…

Впрочем, Китаев тоже был в числе тех, кто намылил шею Гитлеру, только какое уважение он в конце концов получил, а? Преподнесли, можно сказать, на блюдечке с золотой каемкой…

В пути пришлось сделать две пересадки. Китаев думал, что они поедут через Москву, но Москва осталась в стороне. Чем дальше уходил вагон на север, тем жестче, угрюмее, темнее делалась осень. Тягучая тоска, сидевшая в груди, скликалась, к ней прибавлялась новая тоска, а с нею – боль.

Китаев в пути почти не разговаривал – произнес несколько слов и все, – пребывал в больном молчании, будто пораженный током, сидел неподвижно, повернув голову к окну, за которым проплывала осень. На конвой он не обращал внимания.

– Выходит, верно нам сказали, что ты немой, – заявил лейтенант, окидывая лицо зэка взглядом и высокомерно щурясь.

Подконвойный ничего не ответил ему. Лейтенанта это задело, он демонстративно похлопал рукой по кобуре и начальственно вскинул голову:

– Ты смотри у меня!

На это Китаев не отозвался ни словом, ни движением – ничем.

Он думал о том, что было с зэками, ушедшими с Хотиевым на север, живы ли они? Или же, посеченные свинцом, лежат в сырой земле? Китаев шевельнулся, словно бы ему было неудобно сидеть на вагонной лавке, отодвинулся от окна и закрыл глаза. Ждать финиша было недолго.

Северная группа восставших была не просто разгромлена, а превращена в мясо. Ее уничтожали не только доблестные стрелки-пехотинцы, украшенные боевыми медалями, – с воздуха добивали летчики, из гаубиц – артиллеристы. Выстрелы артиллеристов, поднаторевших в меткости на фронте, были очень точны, «боги войны» действовали даже успешнее и злее летчиков. Тела зэков, засевших в ямах, они разносили в мокрую пыль, схожую с кровяным туманом. Отрубленные осколками головы и оторванные ноги взлетали вверх вместе с остатками телогреек, отдельные тряпки, похожие на ворон, долго кружились в воздухе…

Мало кто остался в живых. А тех, кто остался, похватали, скрутили, побросали в вагоны, стоявшие на воркутинском вокзале в тупике, и увезли – дознание в городе, которым зеки хотели завладеть, проводить не стали, мало ли что – вдруг откроются секреты, которые воркутинцам знать не обязательно? Или даже опасно. С позиции лагерных властей той поры, и не только лагерных, все могло быть.

А на Севере – совсем не дальнем в общем-то до полярного круга, во всяком случае, еще надо было идти да идти – осень совсем угасла. На Севере пахло зимой, земля была стиснута белой хрустящей коркой, неохотно проламывающейся под ногой, деревья замерли, словно бы омертвели – зима брала свое. Китаева доставили в Абезь, оттуда – в поселок.

День сделался уже совсем коротким, рассвет наступал в половине одиннадцатого дня, смеркалось в половине третьего. Ночи тоже помутнели, потеряли свой цвет – впрочем, северные ночи всегда отличались от южных, даже самые беспросветные. Они, в отличие, допустим, от кубанских, никогда не бывали черными. Одно хорошо – несмотря на хрустящую белую корку, настоящих морозов еще не было. Протрещали мелкие, незначительные и, устыдившись своей слабости, затихли. Это были морозы ненастоящие.

На Китаева пришел специально посмотреть заместитель начальника поселка – моложавый подполковник в до блеска начищенных сапогах, не выпускавший из рук гребешка, которым он каждую минуту расчесывал свои роскошные усы.

Подполковник оглядел Китаева с головы до ног, поинтересовался насмешливо, совсем не зло:

– Ну что, набегался?

Китаев не ответил. Подполковник хмыкнул и приказал старшему сержанту – делопроизводителю:

– Посмотри в бумагах, кем он был на фронте?

Тот развернул жидкую картонную папку – дело Китаева, – перелистал несколько страниц и, вытянувшись, доложил:

– Последняя должность – заместитель командира разведвзвода.

– Не заместитель, а помощник, – поправил его подполковник. – У командиров взводов заместителей не бывает. Помкомвзвода, значит…

Он хмыкнул, подул на