Лже-Нерон. Иеффай и его дочь - Лион Фейхтвангер

странствуя по свету, возвещать о них. Разве не крылось в каждом пророке нечто от актера? Иоанна Бог сотворил актером, в котором есть нечто от пророка. Наступил час, когда пророк должен заговорить устами актера. Иоанн познал свое призвание.

Он поднялся с нар, подошел к незнакомцу.

– Вы похожи на аристократа, – сказал он. – Кто вы? Кто вас послал? Кто заинтересован в том, чтобы с риском для жизни вырвать меня из рук этого сброда?

– Зачем вам знать это? – спросил незнакомец, и в его длинном бледном лице что-то дрогнуло. – Мало вам того, что есть некто, кто хочет спасти вас? Разве вы не можете представить себе, что даже в этом одичавшем, озверелом мире существует несколько человек, которые не могут примириться с тем, чтобы скотина, подобная Кнопсу, в угоду черни прикончила на арене Иоанна с Патмоса? – И тихим голосом, так просто, что это сразу же убедило актера в искренности пришельца, он сказал: – Я с этим примириться не могу.

Иоанн снова присел на нары.

– Это в самом деле необычайно, – сказал он изумленно, обращаясь скорее к себе, чем к незнакомцу. – Я всегда думал, что таких, слепо одержимых искусством, как я, больше нет. Вам следует знать, дорогой мой, – продолжал он, – что страсть к искусству – не повод для гордости. Верьте мне, я знаю это по собственному опыту. Это – дьявольски порочное, греховное и тщеславное свойство, надо стараться избавиться от него. Это болезнь. Кто страдает ею, тот заклеймен. – Он умолк. Затем продолжал уже доверчиво: – Вы ставите меня перед неприятным выбором, незнакомец. Быть может, Бог призывает меня на свой суд, и я согрешу, если попытаюсь уклониться. Но быть может, это и вправду угодно пред лицом Господа, – чтобы я остался жив и боролся против этого зверя, против антихриста. Мне были разные видения, и, быть может, стоит описать их и рассказать о них миру, дабы они не сошли со мной в могилу. Кто может знать? На всякий случай вы, незнакомец, будьте осмотрительны и не восхищайтесь мною только потому, что я – артист. Может быть, ваше поклонение мне ничуть не лучше поклонения той черни, которая ползает на брюхе перед горшечником, перед обезьяной Нерона, который устроил это ничтожное наводнение в ничтожном городе, чтобы иметь случай прочесть дилетантские стихи подлинного Нерона.

Незнакомец облегченно вздохнул.

– Простите меня, что я недостаточно внимательно слежу за вашими словами, – сказал он. – Я понял лишь, что вы решили жить, и от радости я больше ни о чем не могу думать. Вы сняли с меня большое бремя. – Он помедлил. Затем продолжал: – Разрешите мне кое о чем попросить вас. То, что я для вас делаю, не вполне безопасно. То, о чем я прошу, значит для меня очень много, для вас же это не составит труда.

– Говорите, – сказал Иоанн. Губы его искривила надменная, горькая усмешка. Человек этот действует, значит, не из любви к искусству, а предлагает ему спасение ради какой-то личной выгоды; недаром его безвольный подбородок с первого мгновения не понравился Иоанну.

Но Иоанн ошибся.

– Вам придется, – робко и почтительно сказал незнакомец, – ради собственной безопасности прожить некоторое время вдали от людей. Кто знает, когда мы сможем снова услышать самый вдохновенный голос, когда-либо звучавший на греческой сцене! Не будет ли это нескромно с моей стороны, если я попрошу вас прочесть большой монолог из «Эдипа»?

Улыбка исчезла с лица Иоанна, ее сменило выражение мучительного разлада, страшной боли.

– Так любите вы мой голос? – сказал он, потрясенный. – Вы – безнадежный глупец.

– Называйте меня глупцом, дураком, чем хотите, – упрямо настаивал царь Филипп, – только прочтите стихи!

И Иоанн совершил величайший в своей жизни грех, поддался искушению самой суетной из своих суетных страстей. Он прочитал не стихи из «Эдипа» – он облек в слова видения минувшей ночи, видения своего горя и сомнений, своего уничижения и покаяния и тем обесценил в глазах Бога свое горе, смерть сына и собственное страдание.

Потом он скрылся в ночь, в пустыню для новой борьбы.

22

Итог

Кнопс вышел из себя, узнав о бегстве Иоанна. Он подозревал, что кто-нибудь из двоих – Варрон или царь Филипп – замешан в этом деле, но к ним подступиться не смел. Тем сладострастней мстил он за бегство Иоанна остальным христианам. Для осуществления задуманного им зрелища – наводнения – он использовал лучших техников и самые хитрые механические приспособления. Зрители игр, устроенных в честь торжества правого дела Нерона над преступными замыслами узурпатора Тита, были довольны; с любопытством, с каким дети радостно и возбужденно наблюдают, как топят щенят, смотрела толпа на тонущих христиан. Представление затянулось до глубокой ночи. Чтобы осветить арену, часть преступников вываляли в смоле, облепили паклей и зажгли, превратив их в живые факелы. Этот последний оригинальный трюк ошеломил зрителей чуть ли не сильнее, чем самый спектакль, живые факелы произвели впечатление не только на Междуречье, но и на всю Римскую империю и жили в памяти человечества гораздо дольше, чем значительно более серьезные и чреватые последствиями события, происшедшие при настоящем и при поддельном Нероне.

Восемьсот человек, погибших на этом представлении, – не такое уж большое число. Но в общем итоге во имя идеи Варрона, во имя его борьбы за шесть тысяч сестерциев налога или, если угодно, во имя его идеи слияния Востока и Запада погибли уже многие тысячи человеческих жизней, и неисчислимые бедствия обрушились на Сирию и Междуречье. И раньше, чем игре Варрона пришел конец, еще очень многим людям суждено было погибнуть и многим несчастьям обрушиться на эти страны.

Книга третья

Под гору

1

Разум и военное счастье