Жизнь мальчишки. Книга 1. Темная бездна - Роберт Маккаммон

— Кори! — вскричала она. — Сейчас же сними со стен весь этот ужас!

— Но почему? — возмущенно спросил я. Швы на моей нижней губе натянулись. — Ведь это моя комната!

— Конечно, но от этих ужасных созданий, которые смотрят на тебя со всех сторон, у тебя начнутся ночные кошмары!

— Ничего со мной не случится, — успокоил я маму. — Правда ничего.

Она милостиво уступила, и картинки остались висеть на стенах.

Иногда у меня действительно случались кошмары, но главными действующими лицами в них бывали только Брэнлины, а не существа, украшавшие мои стены. Меня успокаивала мысль, что они охраняют мой сон и не позволят Брэнлинам пробраться ко мне в комнату через окно ночью, а днем они вели со мной долгие разговоры в те тихие часы, когда мне нужно было призвать на помощь все свои силы и терпение, чтобы противостоять миру, который боится того, чего не понимает.

Я никогда не боялся своих чудовищ. Они всецело находились в моей власти. Я спокойно спал в темноте, и они никогда не переступали проложенных меж нами границ. Мои чудовища не по своей воле появились на свет с болтами в шее, чешуйчатыми крыльями, жаждой крови, бурлящей в жилах, или обезображенными лицами, от которых хорошенькие девушки в страхе шарахались прочь. Мои чудовища не были воплощением зла — они просто стремились выжить в этом суровом мире. Глядя на них, я думал о себе и своих друзьях. Нескладные, некрасивые, избитые, но непобежденные — все они были изгоями, ищущими себе место среди мировых катаклизмов: совершаемых маньяками поджогов, амулетов, распятий, серебряных пуль, ядерных бомб, реактивных истребителей и огнеметов. Они были несовершенны и героически переносили свои страдания.

Я расскажу вам о том, что испугало меня на самом деле.

В один прекрасный день в стопке журналов, которые мама собралась выбросить, я отыскал старый номер «Лайф». Усевшись на крыльце, я принялся перелистывать страницы. Бунтарь улегся у моих ног, слышалось стрекотание цикад в кронах деревьев, небо было неподвижно, как на картине пейзажиста. В журнале были фотографии того, что случилось в Далласе, штат Техас, в ноябре 1963 года. На первом снимке улыбающийся президент едет вместе с женой в длинном черном открытом лимузине и машет рукой толпе. Следующий снимок разительно отличался от первого: изображение на нем было размыто. Конечно, я видел по телевизору, как убили человека по фамилии Освальд, и помнил, каким тихим был выстрел, совсем не страшный звук хлоп, в общем, ничто по сравнению с оглушительным, как пушечная канонада, грохотом шестизарядных револьверов Мэтта Диллона в «Дымящемся ружье»[12] Я вспомнил, как кричал Освальд, падая на пол. Ушибив ногу о камень, я, бывало, кричал гораздо громче.

Рассматривая снимки похорон президента Кеннеди — лошадь без всадника, маленький сын президента, отдающий честь, длинные ряды людей, выстроившихся вдоль улицы, по которой ехал траурный кортеж с гробом президента, — я с ужасом открыл для себя поразительную и пугающую вещь. На всех этих снимках я видел черные пятна, казалось ползущие с краев фотографии к середине. Возможно, это просто были особенности освещения, дефекты пленки или что-то еще, но создавалось впечатление, что эти снимки буквально заполнены мраком. Черные тени висели в углах, протягивали свои щупальца к мужчинам в костюмах и рыдающим женщинам, касались своими пальцами машин, зданий и аккуратно подстриженных лужаек. Темнота нависала над головами людей, собиралась вокруг их ног, подобно лужицам дегтя. На всех фотографиях тьма напоминала живое существо, нечто, зреющее среди людей, словно вирус, стремящийся вырваться за пределы газетного снимка.

На следующей странице журнала я увидел фотографию человека, охваченного пламенем. Мужчина восточного вида с бритой головой спокойно сидел, скрестив ноги, посреди улицы, а пламя бушевало, охватывая его, словно развевающийся на ветру плащ. Его глаза были закрыты, и, хотя огонь уже лизал лицо этого человека, он выглядел столь же безмятежным, как мой отец, когда он слушал по радио Роя Орбисона. В подписи под фотографией говорилось, что этот снимок был сделан в городе под названием Сайгон, а азиат этот был монахом и сжег себя сам — просто облился бензином, уселся на мостовую и чиркнул спичкой.

Кроме того, в журнале была и третья фотография, которую я не могу забыть до сих пор. На ней была церковь после пожара — витражи в окнах выбиты, пожарные пробираются через развалины. На переднем плане несколько негров, по их лицам видно, как они потрясены происшедшим. На деревьях перед церковью нет листвы, хотя в подписи сказано, что пожар случился 15 сентября 1963 года, лето только-только закончилось. Я прочитал, что это случилось в баптистской церкви Бирмингема на 16-й стрит: кто-то заложил бомбу, которая взорвалась, когда заканчивались занятия в воскресной школе. Погибли четыре девочки.

Я поднял голову и окинул взором родной город — зеленые холмы, голубое небо и далекие крыши Братона. Бунтарь у моих ног коротко заскулил в своем собачьем сне.

Я не знал, что такое настоящая ненависть, пока не прочитал, что на свете есть люди, которые запросто могут принести в церковь бомбу и взорвать ее в воскресное утро, убив маленьких девочек.

Я очень плохо себя чувствовал. Разболелась голова, все еще покрытая шишками после кулаков Готы. Поднявшись в свою комнату, я упал на кровать и уснул, окруженный своими чудовищами.

В Зефире было начало лета. Мы просыпались утром в густой духоте, и хотя жаркое солнце постепенно разгоняло туман, воздух все равно оставался влажным, и даже после прогулки к почтовому ящику и обратно рубашка противно прилипала к телу. Ровно в полдень земной шар, казалось, останавливал свое вращение вокруг оси, и тогда даже птицы неохотно летали в душной парной синеве. Ближе к вечеру с северо-востока приплывало несколько облаков с пурпурным обрамлением. Можно было часами сидеть на крыльце со стаканом лимонада и радиоприемником, настроенным на бейсбол, и наблюдать за медленно приближающимися облаками. Потом через какое-то время слышались отдаленные раскаты грома, в небе блестели зигзаги молний, от которых трещало в эфире. Мог разразиться ливень на полчаса, но чаще всего облака просто проходили мимо без всякого громыхания и хотя бы капли дождя. В сумерках, когда земля немного остывала, в кустах начинали свой концерт мириады цикад и в воздух поднимались жуки-светлячки. Они, мерцая, садились на деревья и висели на ветвях, словно рождественские гирлянды, не слишком уместные в начале июля. На небе высыпали звезды, выходила луна. Если карта ложилась удачно, я иногда мог уговорить родителей разрешить мне посидеть подольше, часов до одиннадцати. Тогда я оставался во дворе и смотрел, как один за другим гаснут огни Зефира. Как только исчезал последний огонек, звезды начинали сиять особенно ярко. Я смотрел в самое сердце Вселенной и видел, как кружится звездный водоворот. Дул легкий ветерок, несший с собой сладкие запахи земли и леса, где-то во тьме тихо шелестели невидимые деревья. В такое время было трудно вообразить, что мир устроен вовсе не так идеально, как ранчо Картрайта в «Золотом дне»[13] и что не в каждом доме живет семья из «Троих моих сыновей». Я от души желал, чтобы мир был именно таким, но не так давно я собственными глазами видел фотографии с растущими пятнами тьмы, человеком, объятым пламенем, и церковью, разрушенной бомбой, и потому начинал догадываться, как обстоят дела на самом деле.