Лев - Конн Иггульден

губу. Перикл остановился, наблюдая со стороны за тем, как Фриних заискивает перед новоиспеченным архонтом. О богатстве семьи Кимона знали все, и трагик был готов оказывать любезности тому, кто впоследствии мог стать его покровителем.

– Думаю, ему бы это понравилось, – сказал Кимон после долгого молчания, знака отсутствия большого энтузиазма с его стороны. – А, Перикл! Хотел спросить, свободен ли ты сегодня вечером. Твой друг Зенон – человек совершенно невероятный. Возьми его с собой. И другого, того, что повыше, тоже. Посидим, повеселимся.

Не в силах сопротивляться его добродушию, Перикл ухмыльнулся. Он видел, как рядом переминается с ноги на ногу Фриних, которому не терпелось продолжить свою тему. Доски под немалым весом драматурга жалобно поскрипывали.

Чувствуя себя зрелым, уважаемым мужчиной и испытывая по этой причине законную гордость, Перикл обратился к Фриниху:

– Надеюсь, твои репетиции проходят хорошо?

– Как если бы сами боги наблюдали за нами, – ответил трагик, мгновенно заподозрив неладное.

Все трое одновременно заметили Эсхила, решительно двинувшегося в их сторону. Фриних нахмурился и насторожился. В отличие от Эсхила, он никогда не служил солдатом, и угроза насилия пробудила в нем яростную злобу.

– Говорят, твоя пьеса о сатирах весьма забавная, – продолжил Перикл, – но как твои трагедии? Я слышал, над ними еще нужно поработать.

– Ты слышал?.. Нужно поработать?.. – недоуменно уставился на Перикла Фриних, потом повернулся навстречу Эсхилу и, не сводя глаз с конкурента, заявил: – Мои трагедии потрясут Акрополь! У Эсхила нет ничего, что могло бы сравниться с моими «Минотавром» и «Нарциссом»!

Он снова обратился к Кимону:

– Не знаю, куриос, сколько мне осталось – год или два. При наличии средств… нет, достаточно одной лишь чести… наверное, я смог бы сделать больше, если бы…

– Деньги клянчишь? – громко, чтобы все услышали, спросил Эсхил и даже схватил толстяка за руку, которую тот поспешно отдернул.

– Ничего подобного, – отрезал Фриних, но все же покраснел, когда Кимон поднял брови.

– Если у тебя такие стесненные обстоятельства, я мог бы одолжить твой хор на пару сцен, – безжалостно продолжил Эсхил. – Или твоих сатиров. Говорят, фаллосы у них в этом году особенно длинные. Какое замечательное новшество!

– Ты сам все увидишь, – сказал Фриних. – Один удачливый год еще ничего не значит. Ты поймешь это, когда судьи отдадут победу мне.

– Нет. Ты никогда больше не победишь. – Эсхил улыбнулся почти с жалостью, хотя всей душой ненавидел соперника. – Твое время прошло. И этот репетиционный день мой, так что освободи сцену.

Фриних застыл с открытым ртом, а Эсхил, выдержав короткую паузу, заговорил снова:

– Так ничего и не скажешь? Ни слова? А ведь их было у тебя так много. Куда же они подевались?

Фриних молча повернулся и зашагал прочь, оставив за Эсхилом последнее слово.

– Какой сердитый, – проворчал драматург.

– Но если он все-таки победит? – серьезно спросил Кимон. – Он ведь не забудет, что ты сказал?

Эсхил пожал плечами:

– Фриних не победит. Но если такое случится, я очень сильно огорчусь и еще одного удара просто не замечу. А вот если я выиграю, эти слова будут горячей золой на его голову. – Он как будто смутился. – Ох, не надо было бы мне дергать его за нос, но в нем столько напыщенности… Да, у него и последователи имеются, и они все считают, что он лучше, чем есть на самом деле. Это иногда… раздражает.

Словно лишь теперь осознав, с кем говорит, Эсхил остановился, и Перикл увидел, как изменилось выражение его лица.

– Думаешь стать хорегом, архонт? Возможно, в следующем году, раз уж теперь тебя избрали в совет Ареопага. Вот Перикл за последние месяцы узнал больше, чем мог себе представить. Говорит, что благодаря этому стал мужчиной.

– Ничего подобного я не говорю, – фыркнул Перикл.

Кимон только улыбнулся:

– Мы служим городу по-разному. На данный момент мое место в море. Архонт и наварх союза – ни о чем таком я и мечтать не смел.

Эсхил понял Кимона и протянул руку. Мужчины обменялись солдатским рукопожатием, а Перикл, глядя на них, подумал, многие ли из его друзей предпочли ему Кимона или только его жена. Настроение от этой мысли испортилось.

– Что ж, дни становятся светлее, – заметил Эсхил, бросив взгляд сначала на сцену, а потом на заходящее солнце, уже скрывшееся за Акрополем. – Думаю, я успею еще раз просмотреть сцену с сатирами. Ослиные уши! Да, ты! Где твои ослиные уши?

Он заторопился прочь, тыча пальцем в незадачливого актера, вышедшего на сцену без необходимого реквизита.

– Трагедии у него получаются лучше, – заметил Перикл.

Кимон рассмеялся, забавляясь выходками сатиров на сцене.

– Ради него самого, надеюсь, что да.

– Думаешь стать хорегом для Фриниха? В этом году у него есть Эфиальт, но, по-моему, ни одного, ни другого соглашение не устраивает.

К огромному облегчению Перикла, Кимон покачал головой:

– Возможно, когда-нибудь потом. Я хотел сказать тебе… – Он ненадолго задумался и продолжил: – Меня не будет здесь на празднествах. Флот подготовлен, запасы есть. Как только наступит хорошая погода, мы выйдем в море. – Он коснулся рукой деревянной балки. – К тому времени, как я вернусь, ты уже станешь отцом.

– Надеюсь. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.

Может быть, Кимон хотел бы, чтобы он пошел с ним? Вопрос, казалось, повис в воздухе, но не прозвучал вслух. Перикл промолчал, опасаясь, что, услышав ответ, последует за другом. Кимон же, посмотрев куда-то вдаль, как будто увидел что-то, испортившее ему настроение.

– Ладно, идем. Тебе же не обязательно наблюдать за каждой репетицией? Собери остальных. Тут на днях Зенон высказался в том смысле, что великий Ахиллес не сможет догнать черепаху, если в начале у нее будет преимущество. Какая-то восхитительная бессмыслица. Я думал об этом и, кажется, понял, в чем там закавыка. Хочу услышать то же самое еще раз. Только с вином, чтобы понять лучше.

Перикл рассмеялся. Он был одним из очень немногих, кто знал, что Кимон разбавляет вино из расчета один к шести и не пьет ничего крепче. После смерти отца он не напивался ни разу, сковав себя железной дисциплиной. Это означало, что стержень в нем крепкий. Сын в отца. Возможно, это был предел их, нынешних.

* * *

Зенон осушил еще одну чашу красного вина и улыбнулся, показав потемневшие за вечер зубы. В отличие от Анаксагора, который мог всю ночь пить и ясно излагать мысли, а потом вдруг мгновенно засыпал, он быстро пьянел и уже после первой амфоры начинал дико хохотать.

Был ранний вечер, и Перикл собрал в таверне тех, кого с гордостью называл своими друзьями. Сидевший за столом Зенон то и дело наклонялся и записывал что-то, так он