Хеллсинг: Моя земля (СИ) - Александр Руджа

Это, правда, я тоже узнала уже намного позже.

Нельзя сказать, что я была на волоске от смерти — в организме оставалось еще достаточно дракулина, чтобы оперативно залечить наиболее серьезные раны — укус и пулевое отверстие на левой руке, и еще одну, зато большую, дырку в правом легком. Конечно, восстанавливалась я долго — организм, разбалованный быстрыми заживлениями, не хотел полагаться на свои силы и все, кажется, ждал помощи свыше.

Но помощь так и не пришла, так что телу пришлось смириться и выздоравливать самостоятельно.

Дороги здесь, надо сказать, были на загляденье — даже в полной деревенской глуши, где и автобус-то ходил два раза в неделю, асфальт настолько ровный, что кажется — сядешь на попу — да и заскользишь, как по льду, на неопределенное расстояние. Экспериментировать с этой яркой метафорой я, правда, не стала, только чуть ускорила шаг. Мне еще на обратный автобус нужно было успеть.

Вскоре — когда я уже оказалась в состоянии говорить и понимать сказанное, но еще задолго до полного выздоровления — у нас состоялся долгий и тяжелый разговор с Интегрой и Андерсоном. Пресса и общественность сходили с ума, выстраивая предположения о том, что все же происходило в Лондоне тогда, в «горячем феврале», как его окрестили. Естественно, никто не собирался открывать людям правду, но правительство поторапливало всех причастных и намекало, что не худо бы разработать целостную, непротиворечивую легенду случившегося. Вот как раз ее, эту легенду, мы и придумали, а я потом озвучила на телевидении, в новостях и многочисленных интервью.

Все кладбища растут по одному и тому же принципу — новые могилы появляются с краю, старые могилы остаются в неприкосновенности. Ну, кроме тех случаев, когда хоронят «к родственникам», на одном участке. Правило не нарушается — на то оно и правило — и потому по кладбищу идешь, как будто погружаясь на машине времени в прошлое. Вот ты в начале двухтысячных, вот промелькнули девяностые — много, много одинаковых, как под копирку, могил — вот простые и вялые, как мухи в сахарном сиропе, восьмидесятые, дальше, дальше… Девятнадцатый век — это фамильные склепы, кованые католические и православные вперемешку кресты, могильные плиты из благородного черного мрамора, витиеватые стихи латиницей на памятниках. Век восемнадцатый — почти неразличимые уже надписи на сглаженных временем камнях, утопающих в кустах и мхе, память, стертая столетиями. Дальше, еще дальше…

Разработанная нами версия не отличалась оригинальностью и гласила, что, по невыясненным пока причинам, на Великобританию было совершено нападение со стороны крупной неонацисткой террористической группировки, использовавшей биологическое оружие и остановленной британской боевой организацией, последним резервом королевы. Неофициально — для желтой прессы — я подготовила совершенно секретную «утечку» об ужасных, сосущих кровь невинных людей вампирах и оборотнях со свастиками на рукавах, которых мы из последних сил победили. Объяснение этому абсурду было простым — «а как еще можно объяснить весь происшедший кошмар?» Существование спецотряда «Невинные» было сперва вежливо поставлено под сомнение, а затем полностью дезавуировано. «Нет, что вы такое говорите? Нас всегда было всего двое — я и командир Алукард. Он тоже был вампиром, но боролся на нашей стороне, и мы отлично сработались».

Было сделано всего одно исключение — по личной, хотя и конфиденциальной, просьбе Ее Величества, которой власти страны не могли отказать. В самой дальней, исторической части кладбища, густо заросшей елями, орешником и ольхой, появился простой каменный крест с коротким именем. К этому кресту, выделяющимся черным пятном на фоне могучих столетних деревьев и сплошного покрова травы, я и направлялась.

Несмотря на долгие и интенсивные поиски, ни Алукарда, ни его сына в здании Гамильтон-хауса или поблизости найти не удалось. Это был единственный случай, когда у Интегры, лично курировавшей операцию, случилась истерика, и Уолтер увез ее обратно в центр. Наивно было бы надеяться на обратное — в центре Лондона и мертвого-то человека спрятать — нечего делать, а живому скрыться еще проще. А если этот человек — бывший вампир, мало приспособленный к обычной жизни, то причины исчезновения понять совсем легко. Жизнь, какой бы долгой и интересной она ни была, в какой-то момент приедается, ты просто понимаешь — все, пришел край, сделано все, что можно было сделать, завод механизма кончился, пора тушить свет и сворачивать лавочку. Уходить навсегда, или отступать в тень, отправившись туда, где никто тебя не знает — это уже на выбор уходящего. Я, честно говоря, надеялась на второй вариант.

В любом случае, официально было положено считать, что сотрудник организации «Хеллсинг» с позывным «Алукард» героически погиб в ходе выполнения важного правительственного задания и был похоронен, в связи с пожеланиями близких, на исторической родине.

И все закончилось. Газеты и блоги еще несколько недель мусолили рассказы о «чудовищном вампирском вторжении», откуда-то странным образом возникли сотни свидетелей, наперебой рассказывавших высосанные из пальцев подробности о гигантских дирижаблях, реках крови и грозных нацистских авианосцах, заходящих прямо в порт Лондона. Я не пыталась опровергать эти бредни, в конце концов, это было именно то, чего мы добивались с Интегрой и Андерсоном — сделать так, чтобы кровавая, болезненная истина оказалась погребена под слоями красивой ламинированной легенды.

Прошли месяцы, история исчезла с первых полос, журналисты переключились на более свежие темы, зато несколько компаний объявили о намерении снять фильм, несколько сериалов, комикс и онлайн-игру по мотивам «горячего февраля» и таинственной организации «Хеллсинг». Я не сомневалась, что у них все получится, и подозревала, что в конце концов обязательно выйдет и одноименное аниме, где все будет драматично, незамысловато, и именно по этой причине привлекательно. Я сама обеспечила появление именно такой легенды о себе — было бы глупо жаловаться.

— Знаешь, — сказала я, стоя перед черным крестом. — Там, в Англии, по-прежнему ничего нового. Интегра временно отстранена от руководства организацией — официально за проявленную халатность при решении «февральского кризиса», но на самом деле по состоянию здоровья. Она очень скучает по тебе, и начальник из нее сейчас и правда никакой. О Уолтере никаких вестей, в «Хеллсинге» он уже точно не работает, а вот что случилось — не знаю. То ли под следствием, то ли на пенсию наконец выпихнули, то ли отправили в какую-нибудь дыру. Не завидую ему, но и не сочувствую. Заслужил.

Сосны, уходящие длинными стволами прямо в синее небо, мерно покачивались. Удивительное дело — ни одного сухого или больного дерева, никакого валежника или бурелома. Даже комаров и мошек, обязательных в любом леске или рощице, нет. Климат тут, что ли, такой, или почва особенная?

— А я вот… попрощаться пришла, — я через силу улыбнулась. — Официально уволилась из «Хеллсинга», подписала все бумаги, сдала личное оружие и документы, забрала заработанное. И уехала. Сначала сюда, на восток, проведать тебя. Потом — домой. На базе мне все равно делать больше нечего, а дома я нужнее, буду заниматься чем придется. А тебе — вот, последний подарок от меня.

На крест лег вытертый кожаный пояс с кобурами. «Дезерт Игл» и «Смит и Вессон», то, о чем никто не вспомнит, его всегдашние спутники, которых я слезно выпросила у нового оружейника, собиравшегося списать с баланса организации это старье по причине морального и физического износа, а также нарушения условий использования. Здесь они в любом случае принесут больше пользы, чем под гидравлическим прессом центра утилизации.

Я сказала правду — какое-то время после того, как все закончилось, я честно ждала, что проснусь обратно собой, Марией Скориковой, дома, живой и невредимой. Да пускай даже раненой — но у себя. Не знаю, почему. Наверное, мне казалось, что после того, как чья-то равнодушная воля вогнала меня в тело несчастной, умирающей Виктории, я сделала на ее месте все, что могла. Даже чуточку больше. И теперь, по неписанному договору, смогу отправиться домой.

На свою землю.

Этого не произошло. Похоже, мир и впрямь несправедливое место. Но в наших силах сделать его лучше — или хотя бы попытаться.

Я развернулась и пошла к выходу с кладбища. Деревья закончились, древние темные склепы постепенно уступали место аккуратным оградкам и плитам из мраморной крошки. Я остановилась на самой границе, окинула взглядом сочные, зеленые луга, на которых паслись лоснящиеся каурые лошади, и высившиеся на горизонте горы (почему, интересно, всегда говорят про их синеву? горы были черными). Встающее солнце ласково грело кожу, налетевший ветерок разметал отросшие волосы.