Ушма - Алексей Наумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сначала я думала, что они знают, где моя Анюточка, — залепетала она сквозь слёзы. — Я спрашивала их… Много раз спрашивала… Но они только плачут в ответ… Это ужасно… Я не вынесу этого… Не вынесу… Не вынесу…
Слезы текли из её остекленевших глаз, но она не шевелилась и не моргала.
— Но потом я поняла… Да… Потом я всё поняла… Это ангелы… Мёртвые ангелы… Они просто… Просто…
Тут её лицо исказилось, и она крикнула, приподнявшись на локтях:
— Но я не желаю больше слушать их! Не желаю! Нет! Нет!
— Тебе нужно успокоиться, — монотонно повторил Олег. — Я принесу тебе пустырник. Лежи, я быстро.
Он вышел из комнаты и притворил за собой дверь. Коридор вновь был полон чёрных джунглей. Они проросли разом, одновременно отовсюду, и уже не покидали его ни днём, ни ночью. Никто не замечал их, даже Людмила, и это его устраивало. Он не боялся теней. Он привык к ним. Чернота его сердца была страшнее любой из них, и тени чувствовали это. Они тянулись к нему, обволакивали, прижимались. Он шёл среди них, медленно и твёрдо, точно король поднимающийся на эшафот, и лишь на мгновенье задержался у открытой двери в комнату дочери.
На веранде он налил в чашку воды, накапал пустырника и только потом посмотрел в окно. Они были там. Всё. Свет далёкого фонаря очерчивал их мёртвые, изуродованные лица, делая их ещё более ужасными. Он задёрнул занавеску и зашагал обратно. Он уже настолько привык к царившей в его доме кошмарной мгле, что почти не замечал её. Она стала ещё одной частью его существования, такой же, как его полубезумная жена, мёртвые дети за окном, стонущий скрип дома и чудовищная пустота комнаты дочери. А вокруг дома, неуклонно и настойчиво, бродил кто то ещё, огромный и уродливый, чьего взора устрашились бы даже камни… У чудовища был голос. Он звал его. Манил. Требовал. Но зверь внутри был начеку. Он никому не позволял собой командовать. Даже Олегу. Он всегда был на страже, и даже самое жуткое зло встречало свирепый отпор, и эта битва двух чудовищ внутри Олега заслоняло любые ужасы снаружи.
— Вот, держи.
Он протянул Людмиле стакан, но она не желала пить. Тогда он приподнял её, силой разжал рот и влил жидкость внутрь. Она закашлялась, но проглотила питьё.
— Вот так… Молодец…
Он лёг рядом и затих. Тени на потолке сплетались в дьявольские узоры. Дом выл и хрипел, а за стеной, в комнате дочери, стояла мёртвая тишина и она была хуже любых звуков.
Часы пробили три. Олег лежал без сна, чувствуя, что Людмила тоже не спит, хотя её дыхание было ровным и почти не слышным. В отличие от жены он не потерял рассудка. Смерть Анюты — а он знал, что девочка мертва, — потрясла его, но не уничтожила. Зверь внутри него стал огромным и он жаждал мести. Больше всего его поразило тот факт, что кто-то осмелился бросить ему вызов. Ему, полновластному хозяину этой земли.
Это наполнило его такой ненавистью, что все прочие чувства были внутри были истреблены, выжжены без остатка. Но он не кричал, не бился в истерики и не падал в обмороки, как Людмила в первые сутки. Нет. Он был спокоен и собран. Он копил свой гнев, скрупулёзно и алчно, как последний скряга, не тратя сил и нервов, готовясь излить его в нужный день и час, который, он верил, должен был однажды настать. Но сначала, он должен был найти свою дочь. Найти, принести домой и похоронить, и только после этого, заняться поиском убийцы.
«Я найду тебя, моя хорошая… — думал он, со звериной нежностью вспоминая её запах и очертания тела. — Обязательно найду… Я знаю, ты где-то рядом… Я чувствую это… Нужно просто как следует поискать… Я знаю, как это бывает… Знаю… Поверь мне… И я тебя найду… А потом, не сомневайся мой тигрёнок, придёт и его черёд…»
Мысли о мщении привычно охватили его разум и перед его глазами сам собою замелькал «фильм». Он смотрел «кино» каждую ночь, но это были новые «фильмы», не те, что хранились в его коллекции. В новых всё было иначе и нередко они настолько захватывали его, что он даже забывал, где находится.
Все «картины», как правило, начинались по-разному, но их сюжет был схож, а конец — неизменен. На полу небольшой комнаты или подвала, лежало в ряд несколько связанных людей, с заткнутыми ртами. Иногда их был больше, иногда меньше, но среди них всегда были женщины и дети — это были все родственники убийцы, пусть даже самые дальние. Сам убийца всегда был в стороне. Как правило он был крепко привязан к стулу и первым, что делал Олег, это аккуратно и хладнокровно обрезал ему веки маникюрными ножницами, чтобы мужчина — а это был мужчина — не мог закрыть глаза, т. к. должен был видеть всё, что будет происходить. Рот у мужчины был зашит проволокой ещё до этого…
Когда главный зритель был готов, и кровь прекращала заливать ему глаза, Олег начинал пытать связанных людей. Первыми шли старики. Он кромсал их ножом и бритвой, выкалывал глаза, отрезал носы и уши, прижигал паяльной лампой лицо и пах, просверливал дрелью отверстия в черепе и вливал в них кипяток, откусывал кусачками пальцы, отпиливал ножовкой кисти и ступни, и просто бил их молотком и кастетом, разбивая локти и колени, кроша носы и зубы, ломая рёбра, ключицы и позвоночник.
Он никогда не торопился. Он хорошо знал, когда ему следует остановиться и дать жертве, дошедшей до полуобморочного состояния, немного отдыха, чтобы она набралась сил для дальнейших страданий. Во время таких пауз он занимался следующим по списку, «разогревая» его для настоящей экзекуции. Он заботился о своих жертвах. Заметив, что кто-то из них теряет слишком много крови, он заботливо прижигал рану, чтобы человек не умер раньше положенного ему срока.
Женщин и детей он всегда сначала насиловал. Тут он также был весьма изобретателен и неспешен. Он терзал их долго и с наслаждением, а когда они окончательно обессиливали, переходил непосредственно к истязаниям.
Пытки длились нескончаемо долго, порой по нескольку дней и всё это время он не забывал, чтобы привязанный к стулу человек всегда мог всё хорошенько разглядеть. В особых случаях, когда он доходил до детей, он укладывал убийцу его на бок, поближе к «сцене» чтобы тому было лучше видно,
