Tertium Organum: ключ к загадкам мира, изд. 2-е - Петр Демьянович Успенский

душа живёт этой жизнью отдельно от тела и должна жить ею по отделении своём от тела.

В статье о Канте в «Северном вестнике» 1888 года А.Л. Волынский говорит, что как в своих Vorlesungen [(нем., «лекции»)], так и в «Грезах духовидца» Кант не допускает только одного — возможности физического восприятия духовных явлений.

Таким образом Кант признавал не только возможность существования духовного сознательного мира, но и возможность общения с ним.

Гегель строил всю свою философию на возможности непосредственного познания истины, на духовном зрении.

Теперь, подходя к вопросу о двух мирах с психологической стороны, со стороны теории познания, мы должны твёрдо установить, что прежде чем мы можем надеяться постигнуть что-нибудь из области ноуменов, мы должны определить чисто интеллектуальным путём, путём рассуждения, то, что можем, из свойств мира многих измерений. Весьма вероятно, что этим способом мы можем определить очень немного. Возможно, что наши определения будут чересчур грубы, не вполне будут соответствовать тонкой дифференциации отношений ноуменального мира. Всё это возможно. И со всем этим мы должны считаться. Но всё-таки мы должны определить то, что можем определить, и выяснить сначала возможно точнее, каким не может быть ноуменальный мир, а затем — каким он может быть; какие отношения невозможны в нём, и какие возможны.

Это необходимо для того, чтобы приходя в соприкосновение с ноуменальным миром наше сознание могло отличать его от феноменального, и главное, чтобы оно не принимало за ноуменальный мир простое отражение феноменального мира. Мы именно потому и не знаем мира причин, именно потому и заключены в тюрьме феноменального мира, что мы не умеем различать, где кончается один, и где начинается другой.

Мы находимся в постоянном соприкосновении с миром причин, мы живём в нём, потому что наше сознание и наша непонятная нам функция в мире — часть его или отражение его. Но мы не видим его и не знаем, потому что: или мы отрицаем его, считаем, что всё существующее феноменально и кроме феноменального ничего нет; или мы признаём его, но стремимся постигнуть его в формах трёхмерного феноменального мира; или, наконец, ищем его и не находим, потому что теряем путь среди обманов и иллюзий отражённого феноменального мира, который мы ошибочно принимаем за ноуменальный.

В этом и заключается трагедия наших духовных исканий. Мы не знаем, чего ищем. И единственный способ избавиться от этой трагедии — это предварительное интеллектуальное определение свойств того, что мы ищем. Не имея этих определений, только с одними неопределёнными ощущениями, мы не должны подходить к миру причин, иначе мы заблудимся на его границе.

Это понимал Спиноза, который писал, что он не может говорить о Боге, не зная его свойств.

«Когда я изучал Эвклида, — писал он, — то я прежде всего узнал, что три угла треугольника равны двум прямым [углам], и это свойство треугольника было мне вполне понятно, хотя я и не знал многих других его свойств. Что же касается духов и привидений, то я не знаю ни одного их свойства, но постоянно слышу о них различные фантазии, в которых нет возможности разобраться».[19]

* * *

Мы установили некоторые положения, которые позволяют нам разобраться в мире ноуменов, или в «мире духов». И мы должны воспользоваться ими.

Прежде всего мы можем сказать, что мир ноуменов не может быть трёхмерен и не может быть в нём ничего трёхмерного, то есть соизмеримого с физическими предметами, похожего на них по внешнему виду, имеющего форму; то есть не может быть ничего, имеющего протяжение в пространстве и меняющегося во времени. А главное, там не может быть ничего несознательного. В мире причин всё должно быть сознательно, потому что он сам есть сознание, душа мира.

Дальше будут выяснены свойства мира причин. Пока, пользуясь теми определениями, какие у нас есть, мы должны искать его во всём окружающем нас и в себе самих.

При этом необходимо помнить, что мир причин — это мир чудесного. То, что кажется нам простым, никогда не может быть реальным. Реальное кажется нам чудесным. Мы не верим в него, но признаем его. И поэтому не чувствуем тайн, которыми полна жизнь.

Просто только то, что нереально. Реальное должно казаться чудесным.

Тайна времени проникает всё. Она чувствуется в каждом камне, который мог видеть ледниковые периоды и ихтиозавров и мамонтов. Она чувствуется в завтрашнем дне, который мы не видим, но который, может быть, видит нас и который, может быть, наш последний день или наоборот, день каких-то свершений, которых мы сами не знаем сегодня.

Тайна мысли создаёт всё. Как только мы поймём, что мысль не есть «функция движения», а что самоё движение есть только иллюзия мысли, и начнём чувствовать глубину этой тайны, мы увидим, что весь мир является какой-то большой галлюцинацией, которая не пугает нас и не заставляет нас считать [самих] себя сумасшедшими только потому, что мы к ней привыкли.

Тайна бесконечности — больше всех тайн. Она говорит нам, что все звёздные миры — вся видимая вселенная — не имеют измерения рядом с бесконечностью, равны точке, математической точке, не имеющей никакого протяжения.

И в «положительном» мышлении мы делаем усилия, чтобы забыть об этом, не думать.

Когда-нибудь со временем позитивизм будет определён как система, при помощи которой можно было не думать о реальных вещах и строго ограничивать себя областью нереального и иллюзорного.

ГЛАВА XVII

Если в мире существует сознание, то сознание должно быть во всём.

Мы привыкли приписывать одушевлённость и сознательность в той или другой форме только тем объектам, которые мы называем «существами», то есть тем, которых мы находим аналогичными с нами по функциям, определяющим в наших глаза одушевлённость.

Неодушевлённые предметы и механические явления для нас безжизненны и бессознательны.

Но это не может быть так.

Только для нашего ограниченного ума, для нашей ограниченной способности общения с другими сознаниями, для нашей ограниченной способности аналогии — сознание проявляется в определённых классах живых существ, рядом с которыми существуют длинные ряды мёртвых вещей и механических явлений.

Но если бы мы не могли говорить друг с другом, если бы каждый из нас не мог по аналогии с собой заключить о существовании сознания в другом человеке, то каждый считал бы сознательным только себя, а всех остальных людей относил бы к механической «мёртвой» природе.

Иначе говоря, мы признаём сознательными только существа, плохо или хорошо сознающие себя в трёхмерном разрезе мира, то