Именем Ея Величества - Владимир Дружинин

Жестом владыки обвёл Данилыч Ореховую комнату, будто тронный зал свой.

— Пока я здесь, — он выдержал паузу, — Карл Фридрих ничего не посмеет… Я не дам ему ни одного солдата, ни в Петербурге, ни в Голштинии. Доложите от меня его императорскому величеству! А касательно царевича… Он есть прямой, законный наследник, это неизменно.

— Рад слышать от вас. Именно от вас… Так вы сказали, жаркое обмазано мёдом?

Сузил заплывшие глазки, о деле будто забыл, рабутинская манера. Краткость ответа смутила. Что прямой, законный, — давно известно.

— В умеренной дозе, экселенц. Да, наследник. Но он ещё очень молод. Для вас не новость — её величество вправе назвать преемника, не считаясь со степенью родства. Любого из фамилии, способнейшего… Мудрый указ покойного монарха.

Вот тебе перцу, — подумал князь. Чересчур обнадёжить — продешевить. Морщится дипломат, действительно горького хватил.

— Значит, всё-таки… Слухи, выходит, имеют почву. Однако, если вы употребите старание…

— Увы, я не могу продиктовать ей завещание. Я намекнул однажды… Она ответила весьма гневно, что умирать не собирается. Дай Бог ей многих лет жизни.

— Многие лета, — подхватил посол. — Ах, как вспомню!.. Я был в ужасе… Счастье, что при ней оказался Рауш. Иначе… Кто знает, мой друг, все мы смертны.

Грустно потупился. Затем, словно очнувшись:

— Его императорское величество желает добра России. И вам лично, принц. Случись непоправимое, он не хотел бы видеть Карла Фридриха… в качестве регента при малолетнем царе.

— А кого хотел бы?

— Скажу вам прямо. Вас, мой друг. Он полагает — вы сумеете обуздать герцога. Только вы… Сохраните стабильность в России. Интерес также и наш, мой принц.

Регент… У Данилыча перехватило дыхание. Сколько раз мысленно произносилось… Правитель, что ли? Не то, не то… Регент — звучит как песня, как победный марш. Регентом был во Франции герцог Филипп Орлеанский, десять лет властвовал безо всяких тайных советов, вельможи пикнуть не смели, самодержцем был, по сути…

— Ценю бесконечно… Польщён чрезвычайно…

Ликование, распиравшее его, сдерживал изо всей мочи.

Регент… Услышал заветное. Глас судьбы… Подмывало обнять, расцеловать троекратно милого улыбающегося пророка.

— Мёд, перец, — Рабутин откинулся. — Ах, да — и уксус. Ваш повар чудо. Он покажет моему Леонарду. А фазаны, которых мы ели на обрученье вашей дочери… Простите моё любопытство, вы отвергли Сапегу? Это правда?

— Да, неудачно сложилось… Жених повёл себя по-мальчишески. Между нами…

— Разумеется, мой принц. Но это для всех очевидно. Никто вас не осуждает. Что ж, вы расстались с поляком, так обратите вниманье на Вену!

Данилыч пробормотал благодарность. Регент, регент… Приятство цесаря многое значит.

— Или кто-то уже на примете? — улыбка посла стала лукавой. — О, пардон! Я нахально вторгаюсь в семейные тайны.

Цесарю любопытно и это?

— Невеста свободна, — сказал Данилыч, и дипломат, подняв руки, изобразил восторг.

— Оповестите громче, на всю Европу! Принцесса Мария очаровательна. Для неё Гименей не поскупится, клянусь вам. Она украсит ваш герб.

Встал довольный, румяный, отяжелевший. В прохладных сенях, проводив его, князь ощутил приторность. Сладок сегодня Рабутин, сам мёдом мажет. Политика есть обман. Однако, входя к Дарье, сказал с порога:

— Бог Гименей кланяется.

— Чего?

Фыркнул, увидев, как всполошилась она, поняла.

— Рабутин, Рабутин… Машку сватает.

— Кого же?

— Принца, герцога, кому честь окажем. Лакея, что ли, нам предлагают?

— Экой ты! — княгиня в отчаянии опустила руки, встала перед супругом возмущённо. — Скалишь зубы… Плакать надо. Тень на фамилию пала, ужель невдомёк?

— Пустое, мы не виновные.

— Люди-то что говорят? Колечко обратно берут, да оно с царапиной. Так же и честь. А ты — принц, принц… Короля ещё…

Слов более нет, застыла.

— Ну, голубушка, раскручинилась… Наша-то и короля достойна. Поверь мне!

Царица осмотрела палаты, пристроенные к Зимнему, и столь была довольна, что в тот же день переехала. Угодил Александр. Мебель менять не изволила — старая привычна, удобна. Тот же столик возле кровати, кувшин с венгерским, глиняные латышские кружки. Здорова она, прочь докторов, лекарства! Новоселье справила с фрейлинами, напоила их допьяна, Эльза еле усидела за фисгармонией, путала духовное и светское. Музыка, смех, лай собачонок раздавались из спальни до полуночи.

И царевичу надо угодить.

Раскормленный увалень, каким он был недавно, сбавлял жирок, вытягивался, обещая стать высоким, стройным юношей, увы, похожим на отца. Трудно Данилычу проникнуться к нему симпатией. Отрок с князем неразговорчив, скован. Питает нежность к сестре Наталье — младшенькой, но влекут и старшие по возрасту — озорница царевна Елизавета, которая бегает с ним взапуски в парке, возится, щекочет, двадцатилетний Иван Долгорукий, балбес, выпивоха. Втянул Петрушку в забаву охотничью.

На уроках инфант непоседлив, науки чисельные, физические ему скучны, любит историю — особенно военную, успехи преважные в языках — говорит по-немецки, немного по-французски, штурмует латынь — родную речь Юлия Цезаря. Один из воспитателей, фехтовальщик, оказался френологом — ощупывал голову царевича, бугры, на ней и впадины.

— Характер упрямый, но нестабильный, порывистый, некоторые признаки деспота и сластолюбца.

Новые детские покои в Зимнем готовы. Светлейший, вводя туда, твёрдо взял Петрушу за руку. Пожатие первого вельможи… Правую руку инфанта держала Наталья, притихшая. Попятилась — огромная львиная морда оскалила пасть.

— Глупая, — сказал отрок ласково и как бы извиняясь перед светлейшим. Сообразил, нагнулся к коробу, вынул крашеный деревянный шар. Попал метко, прямо на язык зверя, пасть захлопнулась.

Игрушек, забавных кунштюков множество. Данилыч протянул духовое ружьё, Петрушка хмыкнул.

— Я умею из настоящего…

Понравился кегельбан, ярко раскрашенный, кегли чуть не в рост ему. Эй, сразимся! Брат и сестра принялись кидать — неуклюжи оба, мало сноровки. Хохотали, Петрушка к светлейшему потеплел. Девочку восхитил большой — по плечо ей — голландский дом с откидным фасадом — в любую комнату сунься, покачай колыбель с младенцем, переставь по-своему всё, что тут накопил хозяин — толстяк в клетчатой куртке, с длинной трубкой в зубах.

— Ну, чего не хватает?

Спрашивал Данилыч, как чародей, создавший сей дивный мир и могущий прибавить плезиров — только пожелай. К зиме катальная горка будет — из окна во двор, коньки имеются. Уже морозы схватывали Неву, близилось единоборство сезонов, конец переправам, и князь загодя вселился в Зимний — один, без женщин. С ним секретари, адъютанты, из дома взял портреты августейших особ, шахматы, столовое серебро, сервизы парадной посуды с гербами. Апартаменты примыкают к Царицыным.

— Матушка! Дыханье твоё хочу слышать.

Настроена Катрин безоблачно, окрепла, природный румянец на щеках вопреки погоде. Однако свою парсуну, написанную французом Натье [165] десять лет назад, сняла — поблекла ведь та баба-ягодка.

Сапега от постели отставлен, верно, не дозрел мальчик для амуров с ней. Во дворце — чин камергерский, жалованье… Вернула прежнего таланта — Левенвольде. Он старше поляка и князю мил — свой человек.

Как уберечь её от злых интриганов? Теперь поменьше народу толчётся во дворце. Бывало, Бутурлин приводил к ней гвардейцев с жёнами, чтобы крестила детей, — князь отсоветовал, хлопотно. И сам Бутурлин не вхож более. Светлейший уговорил принимать только членов Тайного совета, и то по надобностям чрезвычайным.

— К чему тебе, матушка, утруждать себя. Болезни отчего приключаются? От беспокойства. Апоплексия вдруг ударит…

На Совет она не появляется. Занята, неможется, — сообщает светлейший. Он-то по-прежнему идёт без доклада, в любое время, обязательно перед собранием и после, с бумагами. Она подписывает, не дослушав.

— Сон плохой был.

— Объелась, матушка.

— Александр, ты невежа. Отпеванье было. У Троицы.

— Наоборот понимай! К хорошему… Государь толковал этак.

— Ах, нет, нет, Александр. Вот тут, — прижала руку к груди, — стесненье, спазм. Не можно дышать. Конец приходит.

— Тьфу, типун тебе на язык!

— Типун?

— Сто лет тебе жить. Давай вот о чём… Скоро твой день рожденья. Приказывай! Сколько персон зовёшь? Поменьше бы тратить, в казне-то ветер свищет.

Прожект у Данилыча в папке. Вытащил для приличия — замахала. На твоё усмотренье, мол.

Сюжеты обычные, с Марсом, с Нептуном — как же без них! Новое бы показать…

Блеснула мысль и поначалу ошеломила дерзостью. Эх, была не была!

«Столп с короной, на нём молодой человек с глобусом и циркулем и другой рукой держит канат от столба к якорю, который погружён в землю…»