Лестница в небо - Михаил Хазин

Подобно тому, как правила для тирана Аристотель формулирует всего на пяти страницах, заполняя остальные общими рассуждениями, правила для олигархов сконцентрированы и вовсе в одном предложении. Поскольку основной причиной распада олигархии является повышение статуса (силы, влияния) одних олигархов и вызванное этим недовольство других, Аристотель прямо рекомендует избегать такого положения дел, прибегая к испытанному античному средству — остракизму:

«Лучше же всего… наладить дело так, чтобы никто слишком не выдавался своим могуществом, будет ли оно основываться на обилии друзей или на материальном достатке; в противном случае лучше удалять таких людей за пределы государства» [Политика, 1308b).

В чем отличие этого совета от уже известного нам правила для тиранов — «подрезывать» выдающихся людей? В том, что следовать ему в случае олигархии намного сложнее. С точки зрения сюзерена, любой набравший силу вассал — прямой конкурент, и ему тут же нужно «перекрыть кран», а то и вовсе вывести за пределы группировки. А вот с точки зрения вчерашнего вассала, объединившегося с другими такими же в олигархию, более могущественный партнер по группировке — потенциальный сюзерен, которому тоже пригодятся вассалы. Может быть, выгоднее поддержать такого человека, а не подвергать его остракизму? Вассал может понимать, что новый сюзерен в конечном счете предпочтет собственных вассалов, и быстро избавится от ненадежных союзников; но если у такого вассала нет навыков работы в режиме олигархии, он все равно предпочтет привычные иерархические отношения.

Безусловный рефлекс любого человека власти — выбирать самого сильного и стараться попасть к нему в вассалы. Но стабильная олигархия требует полностью противоположного рефлекса: объединяться со слабыми против сильного! Вот почему олигархии недолговечны, и вот почему длительно существующая олигархия называется аристократией. Рефлекс остракизма сложно выработать самостоятельно, его можно лишь получить по наследству, от уже убедившихся в выгоде1 совместного правления родителей. Но и в этом случае он будет полезен лишь в окружении таких же аристократов, готовых объединяться против сильного; между обычными людьми подобное «благородство» гарантирует поражение.

Помимо остракизма (прямого изгнания возвысившегося из властной группировки) Аристотель описывает и более мягкий (но не менее действенный) принцип, проверенный веками античной истории. Он заключается в противодействии возможностями отдельных лиц урвать себе большую долю общественных доходов. Для этого в Античности широко практиковались всевозможные квоты на занятия государственных должностей (например, не более одного человека от одной семьи), регулярная сменяемость должностных лиц и даже назначения на должности по жребию. В наши дни этот принцип детально разработан в теории Управления, начиная с «рациональной бюрократии» Вебера и заканчивая любым современным учебником по менеджменту, поэтому мы здесь ограничимся лишь его упоминанием. Далеко не все подчиненные человека Власти являются его вассалами, и по отношению к остальным методы Управления будут работать лучше, чем методы Власти.

Практик. Но при этом обязательно нужно помнить, что против людей Власти методы управления не работают никогда. Вообще никогда!

Теоретик. Подведем итоги. Понимание Власти, изложенное Аристотелем в «Политике», существенно отличается от понимания классических китайских книг если у китайцев в центре вни

1 Коллективное правление в долгосрочном плане действительно выгоднее единоличного, поскольку обеспечивает устойчивость «правил игры» на протяжении многих поколений. Но выгоды эти и проявляются только в долгосрочном плане, через несколько сотен лет, а их еще нужно как‑то прожить. Вопрос о сравнительной эффективности единоличного и коллективного правления является, пожалуй, самым актуальным и спорным в современной теории Власти.

мания находился «мандат Неба» и «стратагемы» (уловки и хитрости в борьбе за власть), то Аристотеля заботит правильность государственной политики, позволяющая в зародыше пресекать всякую борьбу за власть (и делающая «стратагемы» бессмысленными). Перечисляя многочисленные распри и перевороты, Аристотель нисколько не интересуется тактическими приемами и хитростями — в его представлении, коль дело дошло до открытого мятежа, государственная политика уже никуда не годилась.

Богатый фактический материал, предоставленный Аристотелю самой историей, позволил ему описать многие законы Власти. В то же время целостной концепции Власти Аристотель не создал, да и не ставил себе такой задачи; его больше интересовало рассмотрение идеи блага на примере государственного устройства, и на Власть он смотрел как на средство обеспечения «справедливости», а не как на высшую ценность (каковой она представляется настоящим людям власти). В результате, хотя Аристотель местами практически предвосхитил Макиавелли, его «Политика» не воспринималась как книга Сатаны, а, напротив, легла в основу идеологии «справедливого монарха» («доброго царя»).

3. Асабийя и мулк

Ибн Хальдун, Мукаддима (1377)

Теоретик. Быть может, уважаемый читатель, вы уже обратили внимание на то, что открытия и изобретения в теории Власти не придумываются теоретиками, а сначала возникают в повседневной практике Власти и лишь потом, иногда спустя тысячи лет, формулируются мыслителями в виде законов и правил. Враждующие царства Китая позволили осознать тонкости политической интриги, а полисы Древней Греции — методы поддержания стабильной государственной власти. Можно предположить, что очередное достижение в теории Власти также потребует особой территории, с отличающимся как от китайского, так и от древнегреческого образом жизни.

Появления такой территории пришлось ждать почти две тысячи лет. Полисная цивилизация Эллады оказалась недолговечной, и монархия снова стала господствующей на Земле формой прав- ления. Римская республика превратилась [311] в Римскую империю, поставившую под свое владычество все Средиземноморье. Римская империя распалась на Западную и Восточную; Западная рухнула под натиском варварских королевств, Восточная превратилась в Византийскую, но так и осталась империей. Одно тысячелетие сменялось другим, а единоличное правление оставалось единственной формой Власти, выживавшей в реальном мире. В этих условиях древнегреческая классификация государств казалась безнадежно устаревшей, и место рассуждений о «справедливости» занял куда более древний и более надежный «мандат Неба» в виде священного права королей [312]. Власть казалась, да и почти повсюду [313] и оказывалась личным свойством конкретного лица, и все размышления о ней полностью укладывались в китайскую традицию заговоров и интриг.

Подходящие условия, способствующие открытию новых законов Власти, сложились только к началу XIV века, и не в Европе, а на территории Северной Африки (левая ее часть на карте, от Марокко до Туниса). Автор этих открытий, Абу Зейд ар–Рахман ибн Мухаммад аль–Хадрами, известный как Ибн Хальдун (1332-1406), был современником исторических событий, которые мы сегодня воспринимаем как древние мифы. Авиньонское пленение пап, эпидемия Черной смерти, Столетняя война, Куликовская битва и завоевания Тамерлана — все это происходило при жизни Ибн Хальдуна, но к изучению Власти его подтолкнула совсем другая история.

Родную для Ибн Хальдуна Северную Африку в те годы можно было с полным правом назвать полем боя между цивилизацией и варварством. Узкая полоска плодородной земли вдоль Средиземного моря способствовала возникновению торговых (и пиратских, как же без этого) городов–государств. Но уже в сотне километров в глубь континента начиналась громадная пустыня, кормившая миллионы [314] кочевников–скотоводов. Численное и военное превосходство берберских (а позднее и арабских) племен над городами было несомненным, и, чтобы выжить, городам приходилось нанимать одни племена против других:

«Все племена делились на две большие группы — племена махзен, или так называемые ”казенные", и племена райя, или ‘’подчиненные, податные". Племена махзен разводили верблюдов, имели право носить оружие и, самое главное, крайне тесно были связаны с государственным аппаратом.

В их задачу входило собирать налог с "податных" племен и с некоторых районов; они составляли главную военную силу государства…» [Игнатенко, 1980, с. 11].

Читатель. Непонятно. Если племена составляли главную военную силу, то почему они подчинялись городам–государствам, а не наоборот?