Солона ты, земля! - Георгий Егоров

Белоножкин насторожился. Военкому ничего не сказал, а по возвращении в Куликово передал разговор Данилову. Тот долго хмурился, барабанил пальцами по подоконнику…

Об этом и думал сейчас Белоножкин, выезжая из Ребрихи. Верст десяток ехали молча. Не доезжая до Рогозихи, комиссар остановился, посовещался с Чайниковым.

— Всем рисковать нельзя, — говорил Чайников. — Надо послать человека три-четыре в село, а остальным быть наготове.

— Я сам поеду. Выдели мне человек трех на резвых конях.

— Что вы, товарищ комиссар? Некому разве поехать?

— Ничего… Ребята, — обратился Белоножкин к разведчикам, — кто хочет со мной в село проехать? Человека три-четыре.

— Я поеду, — поспешно выкрикнул Винокуров.

— И я, — сказал Аким Волчков.

— Еще поедут Кочетов и Чернышев, — распорядился Чайников, махнув рукой на остальных добровольцев. — А ты, Волчков, останься.

— Пусть едет, — вступился Белоножкин. — Кони резвые.

— За ветром угонются, товарищ комиссар, — сдвинув на затылок фуражку, засмеялся Филька. Дорогой они с Винокуровым успели несколько раз присосаться к фляжкам с самогоном.

— Ну тогда поехали. — Комиссар тронул коня. Разведчики поехали следом.

Иван Федорович, не доезжая с полверсты до села, Вынул из кобуры маузер, не поворачивая головы, приказал:

— Приготовьте оружие.

Приглядевшись к плетням, к сараям, Белоножкин шагом первым въехал в крайнюю улицу. Проехали сажен двести, окликнули выглянувшую из сеней девушку.

— Подойди-ка сюда, милая, — позвал комиссар.

Когда та осторожно подошла, спросил:

— Белые в селе есть?

— Нет. Никаких нету.

— А были?

— На той неделе приезжали какие-то.

— А не знаешь, милая, в Павловске какие-нибудь войска есть?

— Тятя говорил, что какие-то стоят.

— А здесь, значит, нет?

— Нет, нету.

Винокуров, воровато пряча глаза, подъехал к Белоножкину:

— Надо проехать, товарищ комиссар, за село. Там есть небольшая речушка, а за ней кустарник, посмотреть там. Может, следы есть… А ты, Аким, валяй назад, скажи, пусть в село въезжают без опаски.

Волчков крутнулся и поскакал обратно. Белоножкин сунул в карман шинели маузер, толкнул своего коня.

Ехали шагом. Миновали последнюю улицу. Иван Федорович внимательно всматривался в небольшой дощатый мостик через речушку, в оголенную опушку березняка. Осень уже вкрапила кругом множество золотистых пятен: большими лебежами желтела выгоревшая трава, между этими круговинами внабрызг золотилась поникшая сурепка, бурела придорожная мурава, а в колках то здесь то там полыхали огненнолистые косматые березы — последние вспышки лета. Может, это и навевало тоску на сердце? Может быть. Но никогда не был Иван Федорович так напряжен, как сегодня. Волнение седока передалось коню. Он беспокойно прядал ушами, невпопад перебирал ногами. Ехали медленно.

Гулко процокали по мосту копыта и мягко сошли на песок. Сзади вразнобой простукотели кони разведчиков. И опять тихо. Напрягая зрение, Белоножкин всматривался в приближающуюся опушку леса. И вдруг где-то совсем рядом грянул выстрел. Словно тяжелой (почему-то ему показалось, сырой березовой) палкой ударило по левому плечу. Он машинально сунул руку в карман за маузером, но второй выстрел — теперь он отчетливо понял, что стреляли сзади, — резанул по спине. Боль молнией ударила в голову. «Позвоночник…» Белоножкин быстро обернулся и увидел направленный на него наган… Фильки Кочетова. У Винокурова и Чернышева из стволов винтовок шел легкий дымок. «Они стреляли… Предательство… Это Милославского дело…» Грянул третий выстрел. Комиссар не понял, попал или не попал в него Филька. Он рванул из кармана маузер, но никак не мог вытащить… Шпорами ударил по ребрам коня, тот, напуганный стрельбой и запахом крови, взвился и понес его вправо, назад к селу. «Речка… — мелькнуло где-то в тумане у Белоножкина. — А на мост не прорваться…»

— Погодите, я его сейчас сниму… — донеслось сквозь туман.

«Кто это?.. Он, Винокуров». Лошадь на полном галопе влетела в речку. Откуда-то издалека раздался выстрел, следом за ним еще один. «Снял». Перед глазами Белоножкина что-то перевернулось, поплыло, и он очутился… на покосе, запахло свежим сеном и конской попоной. Потом его куда-то приподняло и ударило о землю. Он очнулся. Под ним лежал конь. Чей-то голос сказал:

— Какой, черт, живучий…

Щелкнул винтовочный затвор. «Вот и все… А привез ли военком хлеба семье?..» На секунду промелькнул спящий Колька с зажатым в кулачке обмусоленным пряником, приплюснутый к постели нос Маши… Выстрела он уже не слышал.

А через десять минут к переполошенным разведчикам подскакали Винокуров, Филька и Чернышев. У Фильки тряслись губы и в неподдельном страхе таращились глаза.

— Что случилось? — кинулся к ним Чайников.

— Белые! — сползая с коня и садясь зачем-то на землю, произнес Винокуров. У него вздрагивали руки. — Комиссара убило.

— Как убило?

— Очень просто. На разъезд напоролись за речкой.

— Где они сейчас? Много их?

— А черт их знает. Там кусты…

На второй день вернувшиеся Чайников и Винокуров положили на стол перед Милославским маузер Белоножкина.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Попытки задушить восстание в самом его начале для властей не увенчались успехом. Повстанческое движение неудержимо росло и ширилось. На 26 августа 1919 года Главный штаб в Глубоком уже объединял одиннадцать военно-революционных районных штабов — Баевский, Ярковский, Нижне-Пайвинский, Кривинский, Решетовский, Долганский, Леньковский, Усть-Мосихинский, Тюменцевский, Кипринский, Овечкинский. В свою очередь эти штабы представляли собой население 41 волости.

Для руководства хозяйственной деятельностью этой огромной территории, занимающей площадь свыше 40 тысяч квадратных верст, нужен был единый координирующий центр. Так возникла необходимость созыва съезда Советов, на котором был избран областной исполнительный комитет — Облаком. В своей резолюции 9 сентября съезд записал: «С властью буржуазии и с ее армией бороться, напрягая все силы и мощь, до полной победы. Восстановить в восставших местностях истинную народную власть, власть трудового народа — Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов… На борьбу с буржуазией призвать все население, способное носить оружие».

Так в тылу Колчака фактически был открыт второй фронт.

22 сентября Указом Колчака 18 уездов Западной Сибири были объявлены на военном положении. Алтай и юг Томской губернии стали фронтовой полосой.

Формирование отряда Федора Коляды подходило к концу. Районный штаб и, в частности, Данилов возлагали на него большие надежды. Было решено на базе этого отряда провести объединение всех разрозненных мелких сельских отрядов. Формированием отряда постоянно интересовались Голиков и Громов.

Почему было решено делать ставку именно на этот молодой, еще не обстрелянный отряд?

Голиков и особенно Данилов уже поняли, что отряд Милославского они прозевали, выпустили из-под своего влияния. Необходимо как можно быстрее изолировать Милославского, а для этого нужна была сила. Этой силой в руках Облакома и должен стать отряд Коляды. Новый отряд будет лишен плохих традиций, какими изобилует отряд Милославского, в нем будет легче с самого начала вводить твердую революционную дисциплину.

К 20 сентября отряд Федора Коляды насчитывал около полутораста человек. Здесь были крестьяне многих волостей: Мосихинской, Тюменцевской, Кипринской, Овечкинской, Леньковской, Волчно-Бурлинской, Баевской, Бутырской, Ребрихинской и других. Но костяком были куликовские, устьмосихинские и тюменцевские добровольцы.

Среди десятка тюменцевских добровольцев был Иван Буйлов, двоюродный брат жены капитана Большакова, командира карательного отряда. Иван, проворный и смекалистый парень, был, пожалуй, самым грамотным человеком

в отряде. Поэтому Коляда и взял его сначала к себе писарем, а затем адъютантом штаба. Любознательный, Иван вскоре свободно разбирался в полевой карте-трехверстке, по заданию Коляды разрабатывал планы «наступления» на то или иное село. За этим занятием Иван просиживал ночи. А утром, чуть улыбающийся, Коляда начинал разгром позиций своего адъютанта, Иван всякий раз u Удивлялся находчивости командира, который почти из Любого положения выходил победителем — в несколько минут показывал адъютанту никчемность разработанной им диспозиции. Восхищался, но не складывал рук: разрабатывал все новые и новые варианты разгрома мнимого противника.

Так оба — командир и начальник штаба — упражнялись в тактике. Потом к ним присоединился назначенный комиссаром отряда Иван Тищенко. По целым ночам просиживали они над трофейной картой, до хрипоты спорили. Споры обычно заканчивались тем, что Тищенко хлопал по широкой, как печь, спине Коляды, говорил: