Кони - Сергей Александрович Высоцкий

Итак — я ничего тебе не посоветую. Пусть твоя совесть укажет тебе что делать. Испытание должно было ее укрепить и голос ея тебе теперь слышнее, чем когда-либо.

Итак — я не дам тебе совета, а тем паче приказания. Ты муж, ты отец семейства — и ты сам должен распорядиться своею жизнью. Ты должен меня понять — и ты не должен предоставлять мне выбора, который всецело принадлежит тебе…

Но ты измучен и разстроен. Я все-таки спокойнее тебя. Поэтому я считаю себя вправе поставить перед тобою ряд вопросов об условиях того и другого исхода».

И дальше Анатолий Федорович рассматривает последствия побега и явки с повинной.

Известно ли, спрашивает он брата, что статья 359 Улож[ения] при побеге приговаривает к ссылке на поселение, а не на житье? Знает ли он, что существует конвенция со всею Европою о выдаче преступников (общих)? И что станет он делать за границею без знания языков? Прозябать в обществе русских выходцев?..

«Станет ли сил вынести все унижение, все страдание, все треволнения скитальничества, без семьи, привычных занятий и даже определенного имени? Правда, бывали и возможны случаи, что где-нибудь в Америке или даже Европе эмигрант находил себе, путем тяжелого труда, преимущественно мускульного, кусок хлеба и даже достаток. Уповаешь ли ты на это?»

«Теперь о явке с повинною: она уничтожит… применение 359 ст. (явка с повинною есть обстоятельство смягчающее вину). Будешь сослан на житье в Сибирь… Это будет Сибирь Западная… Ты будешь жить в маленьком городке и получать 13 к. в день. Года через два тебе разрешат жить в Томске или Тобольске… Через 4–6 лет ты получишь право жить во всей Сибири. Это страна будущего и деятельному уму, искушенному жизнью, в ней работа найдется. Перемена царствования может послужить в виде амнистии и тебе. Ты будешь переведен в Россию — и, вероятно, окажется возможность устроить тебя в Самаре. А там, лет через 10 — может быть полное помилование. Тебе 33 года, — будет — 43. Это еще не конец жизни. Для несчастных характеров в роде твоего это даже только начало сознательной и отученной от постыдных увлечений жизни… Зная меня хоть немного, ты конечно не ждешь от меня не только оправдывающего, но даже снисходительного взгляда на твой отвратительный поступок. Ты знаешь, что для меня родства в общепринятом пошлом и несправедливом смысле не существует и я не способен относиться к поступкам брата мягче, чем к поступкам чужого. Но знай и то, что никогда, даже мысленно, не упрекну я тебя за то, что ты сделал лично мне. Я тебя искренно и от всей души простил — и это счеты мои с судьбою личные — ты же слепое ее орудие… Что бы с тобою ни было — я буду неизменным другом твоей жене и буду искренне любить бедного Борю[26]. Будь счастлив — т. е. найди душевное спокойствие. Моя скорбная мысль часто около тебя…

Р. S…И затем — откровенность и искренность показаний полная. Это и долг чести и указание практического опыта. Еще раз прощай».

Получив это письмо, Евгений явился с повинной.

Евгений Кони — Анатолию Кони:

«Дорогой брат Анатолий, как тебе известно, вот уже три недели как я возвратился в Варшаву и заключен под стражу. — Поводом к моему возвращению было как твое письмо и настоятельная просьба Любы, так и собственное сознание о необходимости сделав подлость смело и честно принять за эту подлость и достойную кару… Теперь, сидя одиноко за замком и анализируя себя, я прихожу в ужас от той массы пороков, которая сидит во мне — и во удивление, как вместе с этими пороками могут уживаться несколько недурных сторон моего характера. — Как соединить с чувством глубокой справедливости — чувство неуважения к чужой собственности и не сознавание своего долга? Как могут быть совместимы чувства глубокой, беспредельной любви к тебе, матери и жене… — с полным сознанием того, что своими действиями причиняешь этим людям непоправимое огромное зло, страшное горе и чувствительные страдания? И таких противоречий во мне масса. — Мне кажется, что в душе я не испорченный человек, но недостаток образования, полнейшее неразвитие и поверхностное знание самых элементарных знаний — выработали во мне слишком легкий, растяжимый и вредный взгляд на жизнь, не развили во мне правильного понимания о чести, о правозаконности. Я не украду — но растрачу, я не обману, с целью материальной выгоды — но займу, зная, что возвратить взятое будет нечем, я никогда не унижусь до интриг, до доноса — но не решусь идти прямою дорогою, если вижу, что на ней меня встретят неудовольствия, лишения и препятствия. — Обязательства я всегда исполню — пока исполнение их не потребует жертвы. — Будь я таким человеком как ты, каждое слово которого, каждый поступок пример нравственности и чести, конечно я не дошел бы до того, чем я теперь. Ты в последний мой приезд сказал мне: ты или слишком застенчив или слишком само-любив. Сказано это по поводу моего молчания у тебя на вечере. Ни то ни другое — я необразован, мне нечего говорить, все, что вокруг меня говорится мне чуждо, непонятно. — Я злюсь на себя — и молчу. Что мне остается? — Во мне есть самолюбие — но оно опять-таки другого свойства чем у других, оно очень близко к тщеславию. — Я унижен, оскорблен если не замечен. Вот почему я и подбираю людей одного со мною уровня или, по возможности, еще пониже. Я верхушкин, со мною можно говорить обо всем, но вскользь, крайне вскользь. Я остроумен, весел, забавен — и вот среди таких людей я первенствую — и удовлетворен. А люди эти не развивают добрых правил и не укрепляют нравственных начал. Между ними нет того — который бы мог быть учителем. Я всегда гнушался и гнушаюсь сваливать свою вину на другого, особенно на среду, так как никакая среда не может совратить человека с убеждениями и нравственного или сделать вора из человека с нравственною закваскою. Но беда в том, что у меня не было этой закваски. Как ни стараюсь я припомнить хоть один момент, в который бы у меня промелькнула мысль, что то, что я делаю худо — я такого момента не