Гейдар Алиев - Виктор Андриянов

Генсек о них не забыл. Готовилось громкое дело. «Будет процесс почище рашидовского», — приводит слова Горбачева его помощник Черняев. Не получился процесс. Не мог получиться, потому что «факты оказались ерундой». К такому выводу после многочисленных проверок, комиссий пришел и Яковлев. Ему доложил Пуго, председатель Комитета партийного контроля: оснований для возбуждения дела нет.

Александр Николаевич Яковлев охотно призывает большевиков покаяться за их реальные или мнимые грехи. Но почему-то за свои грехи, хотя бы за расправу с Алиевым, его семьей, не кается. Вроде он ни при чем.

«Вы знаете, Артем, я рад, что Зарифа не была свидетелем всех тех унижений, через которые мне пришлось пройти, когда я был изгнан из состава Политбюро».

Так говорил Гейдар Алиевич Артему Боровику, замечательному журналисту, погибшему в авиакатастрофе. Свидетельство Артема записал Вагиф Мустафаев. В том же фильме Боровик рассказывает, как Гейдар Алиевич звонил Шеварднадзе (ему как министру иностранных дел подчинялся МГИМО, где преподавал Ильхам), просил: «Оставьте парня в покое. Почему вы его бьете дубиной по голове?» И все-таки, продолжает Артем Боровик, Ильхама уволили. А он в то время содержал отца, семью. Эта семья битая, много испытавшая.

…После отставки Алиева журналисты допытывались у Рыжкова:

— Вы с ними работали, правда же, он плохой человек?

— А если я скажу, какой он хороший, вы не станете писать? Вам это неинтересно? Я всем говорил тогда и повторю сейчас, что не буду бросать камни в этого человека. Да, мы работали вместе. И он хорошо работал.

Рыжкову вспоминается эпизод в аэропорту «Внуково»:

— Сижу перед вылетом, пью чай. Подходит незнакомый азербайджанец: «Николай Иванович, давайте выпьем по бокалу шампанского. Я хотел бы с вами выпить за нашего Гейдара. Вы единственный человек, который не бросил в него камень, не пошли на поводу у других».

Но эта встреча была позже. Пока же Горбачев тасовал карты — менял во второй или третий раз свое окружение.

Однажды черед дошел и до Евгения Максимовича Примакова, члена Политбюро ЦК КПСС, а после — Президентского совета. Академик занимал в Кремле тот самый кабинет, где до него работал Алиев. Рассказывая о событиях 1991 года, Примаков пишет:

«После XXVIII съезда КПСС я всецело сделал упор на работе в Президентском совете. Занимался не только внешнеэкономической деятельностью, но и вопросами, выходящими за ее рамки. Отношения с Михаилом Сергеевичем были хорошими, и я мог ставить перед ним проблемы довольно острые, решение которых, на мой взгляд, было необходимо. Но постановка этих вопросов вызывала определенную напряженность. Сознаюсь, главное, что меня волновало, даже возмущало, — это недостаточная решимость в укреплении власти Закона». Но в этом-то, заметим, и был весь Горбачев. На соображения Примакова он ответил, что «хочет избежать в тяжелые времена перехода к другому обществу гражданских столкновений — их могли бы спровоцировать решительные меры по наведению порядка в стране в целом». Примаков считал, что в словах Горбачева была только частичная справедливость: «Скорее даже справедливость намерений, а не возможных результатов отказа от такой активности, что в конце концов подтвердилось путчем, организованным ГКЧП».

Их острый телефонный разговор закончился фразой Горбачева: «Я чувствую, что ты не вписываешься в механизм».

За много лет до Горбачева похожую реплику о своих вчерашних соратниках бросил Сталин: они, мол, выпали из тележки на крутом повороте… Там — выпали, здесь — не вписались… Вот уже с кем не хотел бы быть в родстве Михаил Сергеевич, так это с Иосифом Виссарионовичем. Но при всей разнице характеров и действий оба они избавлялись от оппонентов. Правда, сталинские заканчивали свой путь в лучшем случае в лагерях, а горбачевских — «всего — навсего» настигали инфаркты, как Алиева или Рыжкова.

Николай Иванович не раз один на один встречался с Горбачевым, убеждал, что его экономический курс ведет страну в тупик.

— На последних заседаниях Политбюро до крика, до мата доходило, — вспоминает он. — Стенка на стенку шли. В открытую оскорбляли друг друга. После одного из таких заседаний я позвонил Горбачеву: так дальше нельзя. На заседания Политбюро приходят приглашенные, они разносят по всей Москве, как мы здесь за грудки хватаем друг друга. Мы же люди, а после таких ПБ спать невозможно. Михаил Сергеевич предложил встретиться на следующий день, в субботу. Я в субботу и так всегда работал, а он — нет. Встретились… Когда окончили беседу, я понял, что в другой комнате была Раиса Максимовна.

— Я убедился, что наши позиции принципиально расходятся… С ним Медведев, с ним Яковлев… Это люди, которые в жизни ничего не сделали, они книг, которые подписаны их именами, даже не читали, ржавого гвоздя не вбили.

Гейдар Алиевич Алиев, как считают наши собеседники, безусловно, справлялся — и хорошо! — с тем огромным объемом работы, который достался ему в Совмине и ЦК. Две золотые звезды Героя Социалистического Труда (вторая при Андропове) были достойной оценкой его работ. Он нередко повторял чеховские слова: самое главное — работа, а остальное все приложится. И в больнице, едва почувствовав себя лучше, приступил к делам. Приглашал на совещания министров, руководителей служб, которые замыкались на него. Помощники записывали поручения. А вернувшись в Совмин, ловили участливые взгляды коллег.

— На нас смотрели как на утопленников, — заключает Александр Гаврилов.

Филипп Денисович Бобков за свою долгую жизнь в разведке и в большой политике повидал всякое; знает, как складывались на Олимпе симпатии и антипатии, какие сложные конструкции выстраивались, какие союзы — кто и против кого дружит, кого топят или в современной терминологии — мочат. Его оценка отношения Горбачева к Алиеву категорична:

— Это было абсолютно отрицательное отношение. Абсолютно! В отличие, скажем, от того, как к Алиеву относился Андропов — очень хорошо. Андропов не боялся сильных, самостоятельно мыслящих людей, он ценил их, выдвигал. А Горбачев таких людей боялся и избавлялся от них — Алиева, Романова, того же Ельцина, Рыжкова, Баталина…

После отлучения Ельцина от Политбюро Горбачев предложил ему должность первого заместителя председателя Госстроя — министерский пост. Ельцин не ожидал такого подарка — министр СССР! И тут же дал согласие. Горбачев заметил: «Но до политики я тебя больше не допущу». Он еще считал себя всевластным: не допущу! Двигал людей, словно фигуры на шахматной доске. Но сам уже проигрывал страну.

Впрочем, думал ли он о стране? Правда, любил при случае повторять слова из популярной песни: «Жила бы страна родная…»