Смертельная любовь - Ольга Кучкина

Спецслужбы не спускали с Сахарова глаз три года – с лета 1954-го по осень 1957-го. В ту пору он еще не объект слежки, а субъект охраны.

«Это были офицеры личной охраны из специального отдела КГБ, их задача была оберегать мою жизнь, а также предупреждать нежелательные контакты (последнее не скрывалось)… Они умели стрелять, не вынимая пистолета из карманов, как они мне однажды сказали».

Сахарову предложили вступить в партию. Он отказался. «Я не могу вступить в партию, так как мне кажутся неправильными некоторые ее действия в прошлом, и я не знаю, не возникнут ли у меня новые сомнения в будущем».

Сомнения возникли и были высказаны вслух. Предчувствие «противоборства с государством, которое мне предстояло», не обмануло.

10 июля 1968 года – последний день, который он проведет в своем кабинете на Объекте. Больше он туда допущен не будет.

Закрытая наука сопровождалась официальными поощрениями.

Открытая общественная деятельность повлечет побиванье каменьями.

Верность себе творила гармонию.

Свидетель этих дней Сахарова делился впечатлениями:

«Я был в его доме недалеко от Курчатовского института. Там были его дети, жена… Дом производил какое-то солнечное, светлое впечатление. Очень светлое, приподнятое настроение, оптимистическое. Никакой тени печали, разочарования. Он выглядел совершенно счастливым человеком».

Уход жены, матери его детей, положит предел всему.

«Несколько месяцев после смерти Клавы я жил как во сне, ничего не делая ни в науке, ни в общественных делах…»

Счастье и несчастье ему дано было переживать с одинаковой глубиной.

Минет время – Люся возродит его к жизни.

Из воспоминаний Боннэр: «Однажды, когда мне очень хотелось спать, я сказала, что это непорядок – ему давать мне свой дневник, а мне его читать. Дневник пишется для самого себя. Андрей ответил: “Ты – это я”. Эти слова Юрий Олеша когда-то сказал своей жене. Андрей услышал их от меня после знакомства с Ольгой Густавовной Суок-Олешей в Переделкине, на даче, которую я снимала для мамы и сына. В то время он еще был для меня Андреем Дмитриевичем, хотя меня он с первой встречи называл Люсей».

Ее имя было Люсик. По-армянски. Метрикой в семье не обзавелись, так вышло. Получая паспорт, она, полуармянка-полуеврейка, самостоятельно взяла себе фамилию матери – Боннэр и назвалась Еленой – в честь тургеневской героини Елены Инсаровой из романа «Накануне». Со школы к ней приклеилось прозвище: «коллегия адвокатов». Позже, помогая ссыльным и заключенным, она получит еще одно: «всехняя Люся». Она всегда действенно отстаивала справедливость.

7 января 1972 года они зарегистрируют свой брак. За два дня до суда над Буковским, в защиту которого выступят оба.

Через десять лет спецслужбы объяснят Сахарову и публике, какую злодейку он взял себе в жены.

«Все старо как мир – в дом Сахарова после смерти жены пришла мачеха и вышвырнула детей… В молодости распущенная девица достигла почти профессионализма в соблазнении и последующем обирании пожилых и, следовательно, с положением мужчин…»

Эту пошлость, эту ложь от первого до последнего слова напишет и напечатает в журнале «Смена» доктор исторических наук Николай Николаевич Яковлев. Среди «соблазненных» мужчин он назовет Всеволода Багрицкого, якобы отбитого у подруги путем телефонного шантажа. Эпизод доктор наук заключит сверхциничной фразой: «Разочарование – погиб на войне».

Из искового заявления Елены Боннэр в суд: «Всеволод Багрицкий, сын поэта Эдуарда Багрицкого, не был ни пожилым, ни богатым – он родился 19 апреля 1922 г . в Одессе и погиб 26 февраля 1942 г . недалеко от Любани, не дожив до 20 лет. Мы учились в одном классе и сидели на одной парте, вместе ходили в школу и из школы, и он читал мне стихи. Его отец в шутку называл меня “наша законная невеста”… Была у нас с Севой детская дружба, была первая любовь».

Из письма Севы от 14 октября 1940 года матери в лагерь:

«…я успел влюбиться в одну больную девушку (у нее порок сердца) и, поборов сопротивление ее родных, жениться на ней. Прожили мы вместе месяц и поняли, что так, очевидно, продолжаться не может. Семейная жизнь не удалась. Она переехала обратно… Моей женой была Марина Владимировна Филатова, очень хорошая девушка. Я и сейчас с ней в прекрасных отношениях. До сих пор не могу понять, почему я женился. Все меня отговаривали, даже она сама. А я все-таки женился – глупо!..»

Елена Боннэр никогда не видела Марины Филатовой и никогда не говорила с ней по телефону.

«…фразой “Разочарование – погиб на войне” Яковлев оскорбил не меня, а всех, у кого погибли близкие, память всех мальчиков, не пришедших с войн. Я в память своего мальчика, не пришедшего с войны, сделала все, что могла: по крохам собрала все, что от него осталось, до последнего дня жизни его мамы была ей ближайшим другом и почти дочерью, научила своих детей любить ее и чтить память Севы».

О маленькой книжке, составленной Еленой Боннэр вместе с мамой Севы, одной из трех сестер Суок, из его стихов, писем и дневников, Сахаров скажет с уважением: «Может, это одно из главных дел Люсиной жизни».

Второй сюжет клеветнической публикации коснется ленинградского знакомого Елены Боннэр, убившего жену из ревности. Автор свяжет криминал напрямую с Боннэр. Этому будет предшествовать появление письма якобы от племянника того знакомого. В письме никогда не существовавший племянник станет вымогать у Боннэр деньги, грозя в противном случае оповестить всех о ее «темном прошлом». Она на письмо не ответит. И тогда по миру разлетится тысяча стандартных желтых конвертов с той же клеветой, направленной ученым, писателям, политическим и общественным деятелям. На конверте обратный адрес – Вена и фамилия отправителя. Австрийские журналисты выяснят: ни такого адреса, ни такого человека в Вене нет.

Из искового заявления Боннэр: «Трагедия – убийство моей школьной подруги Елены Доленко ее мужем Моисеем Злотником… произошла в конце октября 1944 г . Я последний раз видела Елену Доленко в конце 1942 года… Тогда же видела и Моисея Злотника… Брак между Злотником и Доленко был заключен много позже, осенью 1943 года. Мужем и женой я их ни разу не видела…»

Чьи это проделки, из каких рук кормился доктор наук, было ясно и Боннэр, и Сахарову.

К исковому заявлению Елены Георгиевны Андрей Дмитриевич присоединил свое свидетельское. Он полностью отдавал себе отчет в игре властей, которые «собираются изобразить в будущем всю мою общественную деятельность случайным заблуждением, вызванным посторонним влиянием, а именно влиянием Люси – корыстолюбивой, порочной женщины, преступницы-еврейки, фактически агента международного сионизма».