Ресторан «Березка» (сборник) - Евгений Попов

Я только скажу, что «Письма русского путешественника» господина Н.Карамзина – это умное, полезное чтение для расширения горизонтов мироощущения с целью сохранения культурной ауры!.. Действенное чтение... Солнышко заходит. Солнышко заходит, степь лучится, гражданин в тамбуре кричит, что он – русский, запорожских просторов семя, сын Тараса Бульбы. Остап? Андрий? Вот и Воронеж, улицы его прямые, полные стройных зданий. И тут жил Мандельштам, и там жил Мандельштам, и здесь нет Мандельштама, и нигде нет Maндельштама, говорит мне Наталья Евгеньевна Ш., красивая женщина шестидесяти лет. Она собирается варить зеленые щи, мы идем с ней на знаменитый воронежский крытый рынок, где бочки скатывают в подвал по цементному наклонному полу и в сумрачных залах торгуют всем, что есть, по бешеным ценам... Редиска, укропчик, петрушечка, лучок, капустка... Поодаль торчит похмельный воронежский мужик и тоскливо надзирает свой гипсовый товар: В.Теркина, И.Сталина и вышеописанную копилку, приобретенную в дальнейшем для Мани. Я в копилку тотчас влюбляюсь и подхожу осведомиться о цене. «Десять! – твердо отвечает мужик плавающим голосом. – Восемь», – поправляется он. Я не успеваю шагнуть в сторону, как он тут же продает мне копилку за 5 рублей и уже хлопочет, упаковывая, наставляет, как обращаться, чтобы не разбился хрупкий предмет. «Это – китч», – смущенно поясняю я, но Наталья Евгеньевна не слышит меня. Она думает об Осипе Мандельштаме, освятившем ее жизнь. Славная, славная Наталья Евгеньевна!.. Эх, Ферфичкин, эх, Осип Эмильевич, эх... чего там, все равно...

...Но я ведь хотел и хочу о другом, и мне совестно, Ферфичкин, что ты, досадливо морщась, вынужден читать эти неточные мятые строки. Хотел и хочу. О другом. Вот я и буду о другом. Я расскажу тебе, Ферфичкин, о копилке. Вернее о двух копилках, одна из которых кончилась 5 января 1961 года, ибо ее разбили по случаю проводившейся денежной реформы, а вторая только началась, потому что я ее только что купил на воронежском крытом рынке. Копилки эти, как две капли воды на третью, похожи друг на друга, но я их различаю и люблю.

Теперь, дорогой друг, когда я наконец-то объяснился и тебе все окончательно стало понятно, я продолжу свои послания к тебе, начать которые следует, пожалуй, с дяди Коли, который в 1945 году сильно удивил австрийский город Вену.

26 октября 1982 года

Ну, как бы мне тебе объяснить, что это отнюдь не ретро. Или, вернее, ретро конечно же, но одновременно и нет. По материалу – типичное ретро: 1946, 1950, 1956, 1960-й, но лишь функционально, что ли?.. Короче, запутался сам и тебя путаю. Я лучше сразу: именно

ДЯДЯ КОЛЯ

сильно удивил австрийский город Вену феноменом под названием

МОЛОКО В ЗАГНЕТКЕ

и привез с войны ту самую копилку, то есть, условно говоря, пастушку №1. В январе 1946-го родился я, а в феврале 1946-го возвратился с войны дядя Коля-биллиардист и привез нашим в подарок трофейную копилку, которая досталась мне.

Дядя Коля родился в 1919 году и был маминым кузеном, если это слово до сих пор имеет хождение на территории Державы. Смазливый юноша 30-х годов, он частенько посещал биллиардный зал при Центральном парке культуры и отдыха им. А.М.Горького. Играл дядя Коля хорошо, но окончательного успеха добился лишь 10–15 годами позже, то есть уже после войны. В 1941-м грянула война, в 1945-м закончилась. Дядя Коля был на войне. После войны он достиг зенита, но к концу 50-х слава его потускнела. Он стал пить чуть больше и чуть менее изящно. К тому же в биллиардный зал при Центральном парке культуры и отдыха им. А.М.Горького пришла на смену ветеранам юная поросль. Тогда дядя Коля стал ловеласом. Он говорил тете Маше, что едет в командировку, и она собирала ему чемодан. А потом его однажды во время командировки в далекий город Таганрог(!) (заметь, что это название мной выделено) встречают в Татарской слободке у мясокомбината, где дядя Коля вышел утром из деревянного домика, утопающего в белых сибирских снегах, и, солидно ступая подшитыми валенками, в телогрейке-фуфайке, ясно, невинно глядя на окружающий мир, направился с двумя пустыми ведрами к ближайшей водоразборной колонке, стылой, с наледью. Тут его и встретила на беду тети-Машина подруга, донеся ей о встрече. Тетя Маша схватила бельевую веревку и побежала в сарай-дровяник. Никто не удивился. Она даже петлю не успела связать, как ее из этой петли вынули. Она вешалась и вешается каждую неделю, но ничего, пока что и до сих пор жива, дай ей бог здоровья!..

Тетя Маша тоже была на войне. Войну она вспоминала с женским веселием, любила петь лирические песни М.И.Блантера, Б.А.Мокроусова и В.П.Соловьева-Седого, а в минуты особого праздничного подъема, тут же переходящего в упадок, всегда исполняла неприличные куплеты про старушку и конный полк. Куплеты эти она называла «гусарскими». Ее свекровь, мать дяди Коли, баба Таня, моя троюродная бабушка, тоже трудилась по медицинской части Красного Креста и Полумесяца, была сестрой милосердия в Первую мировую войну, знавала полярника Папанина. И муж ее, деда Ваня, мой непрямой троюродный дедушка, тоже служил фельдшером. В 10-е годы нашего бурного века он выехал на холеру со своим ночным горшком, «ночной вазой», как этот предмет деликатно именуют в ценниках, и малограмотная деревенская хозяйка, сибирская баба, сварила ему в этом горшке вкусные пельмени, ошибочно приняв «вазу» за новомодную городскую кастрюльку. Деда Ваня блевал.

А дядя Коля работал на механическом заводе «инженером по снабжению». Детей своих они с тетей Машей воспитывали богато. Купили им за 1000 рублей старыми (до 1961-го) деньгами фисгармонию. Детей этих я описывать не стану. Скучно... Хотя почему бы и нет?.. Младшая, Валька, была толстая и сонная, она нынче – тоже инженер, и муж ее – инженер, имеет рационализаторские предложения. А старшая, Сонька, 1950 года рождения, в 1968 году унизила свою семью тем, что привела в дом пожилого лысого мужика, геодезиста-топографа, и сказала: «Это мой муж». Дядя Коля спихнул его с лестницы, и с тех пор Сонька замкнулась. Закончив школу с золотой медалью и пользуясь уроками фисгармонии, пошла работать в детский сад музыкальным воспитателем. Сначала она была неоправославной, потом вступила в секту христиан-баптистов, которую организовала творческая молодежь города К. – художники, артисты, скалолазы. Но секта распалась ввиду взаимонетерпимости и теологических разногласий среди ее членов, и как Сонька теперь живет, во что верит, я не знаю, мне неинтересно и придумывать неохота. В какой-то период моей жизни она мне чуток насолила, вот я теперь и мщу ей на этих страницах, пользуясь своим привилегированным положением автора посланий к тебе, Ферфичкин. Гипотеза: моя троюродная сестра возглавила группу «дзен», отколовшуюся от секты христиан-баптистов, и сделалась антисоциальным элементом, но не исключено, что она вышла замуж за друга моего детства Хрулева, отбив его у жены, и молодожены уехали на работу в Монголию, возвратившись оттуда с новенькими «Жигулями». Да она уже и старая, наверное, эта Сонька, ведь ей сейчас 1982 минус 1950 равняется 32 года. Нет, не старая...

...Австрийский город Вена! Мы с тобой, Ферфичкин, пока что никогда не бывали в австрийском городе Вене, отчего я не знаю, как назвать тот ресторан, в котором дядя Коля удивил тогда тамошнюю публику. Дядя Коля говорил, что это был «самый лучший ресторан австрийского города Вены».

1945 год. В самый лучший ресторан австрийского города Вены зашли два советских офицера. Победители, они благожелательно и спокойно оглядели это сборище жужжащее: хрусталь, серебро, крахмальные салфетки, декольте и драгоценности дам. Меж столиков цыган бродил, скрипку к уху прижимая.

Как из-под земли вырос фрачный метрдотель, похожий на певца Вертинского.

– Пжалуста, пжалуста, дорогие, – говорил он, сладко жмурясь, на ломаном русском языке.

Офицеры уселись.

– Чем я возьмусь угостить вас? – продолжал метрдотель на том же языке.

Офицеры переглянулись.

– А что у вас есть? – солидно кашлянув, спросил дядя Коля.

– О, у нас есть все, – ответствовал австрияк. – Сочные окорока, французские устрицы, нежная рыба форель – плод горных речек, бананы из Гонконга, фиги и груши Италии, ананасы, шампанское, виски, джин. У нас есть все.

– Такого не может быть, – нахмурился дядя Коля, и его товарищ, майор, усатый смуглый красавец, ведший всю войну контрпропаганду на немецком языке, легонько потянул его за рукав: это свои, это не немцы, это австрийцы... – Такого не может быть, – повторил дядя Коля, который и без майора прекрасно разбирался в интернациональной обстановке.

– Нет, такого может быть. – Тут уж и метрдотель позволил себе стать снисходительным, ибо наконец почувствовал себя в своей тарелке. – Такого быть может, а если такого не может быть, то наши повара приготовят любое блюдо по вашему заказу.

– Любое?

– Любое.