Солнечное затмение - Андрей Попов

   -- Такую же старую ведьму как ты. Плачу сто евралей, но работу должна сделать на совесть!

   Старший советник некоторое время смотрел прямо ей в лицо. В нем, как в кривом зеркале, отражались все ужасы человеческого бытия. Нида всегда взирала на собеседника только левым глазом. При этом косой правый глядел совершенно в другую сторону, словно чего-то подглядывал. Длинные черные волоски, торчащие из огромных бородавок, походили на тараканьи усы. Было страшное предчувствие, что бородавки вдруг раскроются, и из-под кожи колдуньи выползут эти твари, побегут по лицу и присоединяться к армии своих собратьев, хозяйничающей в этом жилище.

   "Тьфу, уродина!". Альтинор не выдержал и отвернулся.

   -- Договорились или не... А! Ч-черт! -- герцог брезгливо одернул штанину, по которой уже карабкалась пара совсем охамевших тараканов.

   -- Ведите ее ко мне, -- распорядилась колдунья.

   Как только Ольга вошла в жилище, краска на ее лице быстро померкла, и в глазах появился легкий испуг. Она с опаской посмотрела на кипящие котлы, чуть не вскрикнула при виде больших черных насекомых и уж совсем сникла, когда к ней подошла старая страхолюдина.

   -- Не переживай, детка. Я тебя разрисую так, что родное зеркало не признает. Ты сама от себя отречешься, лишь только глянешь в него... Не бойся, это совсем не больно.

   Альтинор легонько дотронулся до ее косы.

   -- Дочь моя, увы, но это необходимо. Пойми, все, что мы делаем -- делаем лишь во имя сохранения твоей жизни.

   Нида достала из-под лавки свои многочисленные порошки и принялась месить их них разные мази. Во время работы рот у нее почти не закрывался. Она постоянно что-то бубнила, на кого-то ворчала, о чем-то вспоминала. То вдруг грязно ругалась, то как припадочная начинала хохотать. Разговаривала, в основном, сама с собой. Или со своим вымышленным собеседником (наверняка каким-нибудь принцем на белом коне). К Ольге обращалась лишь изредка. А про герцога совсем позабыла.

   -- На-ка милашка, выпей это, и твой голос будет отдавать приятной хрипотой, как у меня... А теперь намажь лицо вот этим снадобьем... Та-ак, хорошо... Теперь наложим тени... Сейчас нарисуем морщины... Только не вертись, а то из тебя получится совсем некрасивая уродина... Не вертись, я сказала!.. Та-ак...

   Альтинор смотрел и приходил в ужас от восхищения. Нида была мастерицей высшего класса. Это был талант. Драгоценный самородок в облике чудовища. Ее руками (и только руками) без помощи древнего колдовства творилось настоящее чудо. Ольга менялась на глазах. Через какое-то время от ее красоты осталась лишь русая коса. Она уже неестественно смотрелась на новоявленной старухе с обрюзгшим морщинистым лицом, с синими кругами около глаз и словно изъеденными кислотой кистями рук. Это ли нежные девичьи пальчики, одно прикосновение к которым даже черствую душу герцога приводило в трепет? Нида так искусно накладывала грим, выводила все его оттенки и цвета, что художник на чистом листе не смог бы нарисовать лучше, чем она на живом человеческом теле.

   -- Та-ак, деточка... Теперь горб. Обязательно горб! Хочешь такой как у меня? Я бы с удовольствием тебе его отдала, да самой еще сгодится. Есть у меня запасной, не переживай.

   Яркая дворянская одежда царевны давно уже валялась в углу. По ней ползали вездесущие тараканы. А на девушку накинули власяницу. Потом колдунья взяла большие ножницы и отрезала косу под самый корень. Змейка золотистых волос полетела на пол.

   -- Есть у меня один замечательный парик... Ха, если покопаться по гнилым углам, у старой Ниды найдется все, что угодно. На-ка, примерь...

   Мрачная инициация длилась эллюсии три или четыре. Точнее сказать невозможно, ибо в этом смрадном логове попросту не было времени. Колдунья терпеть не могла часы. Их постоянное тиканье действовало ей на нервы. Последним актом длительного ритуала было зеркало. Нида осторожно протянула его Ольге. И та, едва глянув в него, громко вскрикнула и разжала пальцы.

   Внезапный звон осколков напугал даже тараканов.

   -- Сьир, накиньте еще пять евралей за зеркало, и ваше любовница будет довольна.

   Когда перед взором короля Эдвура предстал его старший советник в сопровождении страшной скорченной старухи, он долго стоял с открытым ртом, подбирая нужные мысли для нужных слов. В чувство его привел внезапный бой настенных часов.

   -- Поклянись, что ты не использовал древнее колдовство!

   Альтинор обиженно напряг мышцы лица. Вместо ожидаемой благодарности еще и упреки! "Нет, Эдвур, ты явно засиделся на троне!". Вслух же произнес:

   -- Ваше величество, если для вас так важна эта клятва, то пожалуйста! Я могу поклясться хоть сотню раз. В чем угодно!

   Тяжелая портьера разошлась надвое, и в королевские покои ворвался князь Мельник.

   -- Что вы с ней сделали?! Что? -- его рука легла на эфес меча. Глупее жеста перед монархом Франзарии и выдумать было невозможно.

   Князь тут же понял свою ошибку и вяло разжал пальцы. Альтинор смастерил на лице недовольную ухмылку. Причем, мимику изменила лишь одна половина его лица, вторая же оставалась бесстрастной. Видя, что Эдвур не может найти достойного ответа, он предложил его сам:

   -- Послушайте, князь... Мы делаем за вас вашу работу. И прошу заметить -- по вашей же настоятельной просьбе. Если вам что-то не нравится... Пожалуйста! Забирайте свою царевну! Мы вернем ей первоначальный облик. Вернем даже отрезанную косу. Но тогда уж выкручивайтесь сами, как считаете нужным!

   Король холодно кивнул в знак пассивного согласия. Мельник виновато опустил глаза.

   -- Я погорячился. Простите.

   В сложившейся ситуации хуже всех себя чувствовала сама Ольга. Нет, не внешнее уродство являлось причиной ее беспокойства. И даже не то, что жизнь ее в серьезной опасности. Своим непослушанием отцу она доставила столько хлопот не только ему, но и многим высокопоставленным лицам. А сколько из-за нее натерпелся князь Владимир... Вот что больше всего ее угнетало. Она не смела никому смотреть в глаза. И ее постоянно опущенный взор волей-неволей разглядывал дряхлые старческие руки, смущая при этом душу: "а может, это не просто грим? может, и впрямь -- колдовство?".

   Фиоклитиан Первый и Последний взобрался на королевский трон. Из династических регалий при нем имелось все необходимое для властьимущего: и шутовской колпак, успешно заменяющий корону, и сучковатая палка-выручалка, которой он постоянно стучал по полу, отдавая указы. Его кривые ножки никак не доставали до пола и небрежно болтались в воздухе. Вообще, всякий раз, когда на трон, сияющий великолепием, садился этот уродец, окружающие видели в этом некий подтекст действительности, печальную аллегорию на сущее бытие. Они говорили друг другу: "нашим миром и впрямь правит сумасшествие". А Фиоклитиан, чувствуя своей задницей отделанное бархатом сиденье, гордый тем, что подобное чувство кроме него может испытывать только королевская задница, принимался за свое традиционное ремесло -- юродство. Возле него, как правило, ютились ветромыслящие придворные дамы. Они интенсивно обдували свои глупые головки большими веерами и подыгрывали шуту в его ремесле.

   -- О, несравненный Фиоклитиан! О богоподобный! Позвольте нам хоть немного погреться в лучах вашей славы! Хоть краем глаза узреть ваше могущество! Не гоните нас прочь от себя!

   Одна из дам сладострастно вздыхает и говорит:

   -- Ох... Ах... Я бы все отдала лишь за пару эллюсий, проведенных с ним в постели! О, не сомневаюсь -- это будет что- то сверхъестественное!

   Другая:

   -- Да ладно, я на это и не надеюсь... Хотя бы коснуться руками его мужского достоинства, хотя бы зажать его в ладони и помечтать -- уже счастье!

   Когда дамы всем хором начинали благозвучно хохотать или совсем неблагозвучно гоготать, Фиоклит чувствовал себя на эмпирее славы. Он страстно любил доставлять удовольствие окружающим. А если его персона находилась в центре внимания, то на сем же месте, по его глубокому убеждению, находился и центр вселенной. Сейчас он восседал на их общем с Эдвуром троне, растянув рот до самых ушей и, постукивая палкой по полу, весело приговаривал:

   -- Вот возьму да и повешу вас всех! Будете тогда знать какой я грозный и могущественный!

   -- Ой не надо, не надо, ваше дуралейское величество! -- сквозь смех умоляли его дамы. -- Не надо нас вешать! Лучше мы сами на вас повесимся. Ха-ха-ха...

   Фиоклит вдруг стал серьезен: его широко посаженые глаза принялись поочередно перемигиваться, язык на всю длину высунулся изо рта, а кривой нос принялся что-то вынюхивать. Когда Фиоклит был "серьезен" дамы просто падали со смеху, потому как его природное уродство возводилось в степень крайне комичной одиозности. На троне восседало самое настоящее чмо. Выкидыш некого мутанта со стопроцентной ублюдочной физиономией и непредсказуемыми заклинами в голове.