Лучшее прощение — месть - Джакомо Ванненес

Они разговаривали почти три часа. Комиссар Ришоттани объяснил знаменитому тосканцу все детали досье Рубирозы.

Со всех документов и свидетельских показаний были сняты копии, предназначенные для зарубежных изданий. Оригиналы с доверенным лицом были отправлены в Лугано и помещены там в надежный сейф.

Около пяти Армандо смог, наконец, сесть за руль своей машины и вернуться в Турин. К приходу жены он успел снова лечь в постель.

Вера быстро вошла в его комнату, не постучав.

— Ты здесь? Что случилось? Я несколько раз звонила, но никто не отвечал. Марио тоже беспокоился, около пяти он звонил мне на работу и сказал, что никого не застал дома.

— Я выходил перекусить в пиццерию, — объяснил Армандо. — А потом, наверное, спал слишком крепко и не слышал телефона. А что хотел Марио?

— Он мне не сказал. Ему нужно было с тобой поговорить.

— Ну хорошо. Я увижусь с ним завтра.

На следующее утро газеты, как всегда, уже лежали на его рабочем столе, и Армандо принялся лихорадочно их перелистывать.

«Новая газета» открывала свою первую страницу большой шапкой: «Торговля наркотиками и оружием под покровительством итальянского правительства».

Весь подвал был посвящен досье Рубирозы. Две колонки за подписью Индро Монтанелли, озаглавленные «Политиканы, торгующие смертью, прочь из правительства!», содержали общую картину преступлений, обнаруженных Франческо Рубирозой. Здесь же упоминались имена известных людей, политиков и глав бывших и теперешних правительств, явным или скрытым образом замешанных в торговле оружием и наркотиками и связанных с контрабандой предметов искусства. В заключение автор требовал отставки виновных. И не столько из соображений порядочности, которая полностью чужда большинству наших политических деятелей, сколько во имя разума и культуры.

«Правительство, превратившееся в огромный дом терпимости, — писал Монтанелли, — вполне бы могло проглотить это, но другие страны ООН не согласятся обсуждать судьбы человечества за одним столом с такими ничтожествами, чье бесстыдство перешло всякие пределы: застигнутые с поличным они остаются все так же равнодушны к общепринятым правилам цивилизованного существования. На этот раз наглость и уверенность в себе не спасут их».

Другие газеты продолжали обсуждать обычные темы в излюбленном итальянцами стиле «конца света».

Речь шла, главным образом, об экологической обстановке в крупнейших итальянских городах, угрозе всеобщей засухи и перемены климата.

В некоторых разделах внутренней хроники упоминался несчастный случай, происшедший, по всей видимости, около двух часов ночи. Машина с двумя мужчинами обрушилась в пропасть на повороте дороги из Фенестрелле в Сузу. Возможно, виной тому был заснувший водитель.

Один из двух, пока неопознанный, был выброшен во время падения из машины и обнаружен на маленьком выступе скалы со сломанными шейными позвонками. Второй найден полностью обугленным в сгоревшей машине.

В другой газете обращалось внимание на два пистолета без номеров, обнаруженных среди остатков машины. В связи с этим следствие может принять самый неожиданный оборот.

Комиссар Ришоттани отметил, что события развиваются в нужном направлении. Он понимал, однако, что досье Рубирозы освещает только некоторые преступления, но отнюдь не все имена их организаторов. Кроме того, оно ничуть не помогало приподнять завесу над тайной убийства туринского Рубирозы и похищения Рембрандта.

Произведение искусства такого масштаба не может бесследно исчезнуть.

Он упорно пытался придти хотя бы к какому-нибудь решению, наметить путь дальнейшего поиска. Заставляя свой мозг напряженно работать, Армандо мог, таким образом, хоть на время не думать о Джулии.

— Марио!

— Слушаю, господин комиссар!

— Что хотел шеф?

— По-моему, он намеревался поговорить с вами о Джулии и о деле Рубироза.

— Ладно. Узнай, на месте ли он и могу ли я подняться к нему.

Через несколько минут Марио возвратился:

— Начальник ждет вас, комиссар.

Армандо поднялся на четвертый этаж, и Доронцо встал ему навстречу, протягивая руки.

— Дражайший комиссар Ришоттани! — начал он в своей обычной липкой манере. — Не знаю, как выразить всю мою боль по поводу того, что случилось с вашей подругой. Поверьте, я страдаю вместе с вами. Я знаю, как вы были привязаны к этой прелестной девушке. Мне не хватает слов, чтобы осудить то насилие, бессмысленное, подлое и постыдное, которому она подверглась.

— Благодарю, — коротко ответил Армандо.

Бессовестное лицемерие Доронцо было неподражаемо. Комиссар с трудом сдерживал рвавшуюся наружу ярость.

— Есть ли у вас какие-нибудь подозрения по поводу тех, кто мог бы совершить такое… Такую мерзость?

— К сожалению, нет. Более того, я задаюсь вопросом, не было ли тут какого-то намерения пригрозить мне, или же надежды найти что-то компрометирующее меня в квартире жертвы. Вам ведь известно, без сомнения, что там был произведен обыск по всем правилам профессионального искусства. Может быть, они думали, что именно там я прячу что-либо, интересующее их.

— Возможно, — задумчиво уронил Доронцо. — А что вы думаете по поводу того грандиозного политического скандала, о котором пишет газета Монтанелли?

— Я надеюсь, что Монтанелли действительно располагает доказательствами всего того, о чем он пишет. Иначе ему придется распрощаться со своей карьерой: у него слишком много врагов. И мы лишимся удовольствия читать его статьи, самые свободные и самые бесстрашные в этой стране, где под прикрытием демократии процветает самая бесстыдная олигархия, которой все позволено и которая хозяйничает повсюду, прикидываясь радетелем об общем благе.

— Вижу, дражайший мой комиссар, что вы не питаете иллюзий насчет нашего правящего класса?

— Именно так. Здесь мои взгляды совпадают со взглядами одного моего парижского знакомого, — сказал Армандо, пристально глядя прямо в глаза начальнику. — Тот утверждает, что «когда строятся пирамиды власти, будь то светская или церковная власть, зло тоже служит строительным материалом». И речь не идет о каких-то отдельных случаях, это вековая традиция. Возьмите хотя бы мафию.

— Да-да, — соглашаясь с ним или делая вид, кивнул Доронцо, не выдерживая пристального взгляда комиссара. — Но есть ли по-вашему какая-то связь между убийством Рубирозы из Турина, пропажей Рембрандта и этим скандалом, о котором уже не знаешь что и думать: здесь и политика, и организованная преступность, и спекуляция подделками антиквариата?

— Многоуважаемый господин начальник, — с иронией произнес Ришоттани, имитируя манеру своего собеседника. — Раз Турин больше не дрожит, когда Рим командует, то я не знаю где искать веское объяснение и какую-либо связь между делом парижского Рубирозы и тех Рубироза, что жили в Турине. Я даже начинаю обретать твердую уверенность, что речь идет о двух совершенно отдельных случаях. Мы по ошибке объединили их, сбитые с толку родством действующих лиц.

Досье Рубирозы полностью объясняет причины убийства Павловской, Дюваля, а может быть, и Граделлини. Возможно, террористы, пользовавшиеся его услугами для перевозки краденого, решили в какой-то момент навсегда заткнуть ему рот. Мои подозрения основаны на особой жестокости этого убийства. Тот же почерк, что с Павловской и Дювалем, если не считать орудия убийства. Их тоже варварски пытали, прежде чем убить.

Что же касается Рубироза из Турина и исчезновения картины Рембрандта, расследование надо продолжать и на совершенно другой основе. Мы по-прежнему занимаемся розыском Шелудивой, которая, похоже, пока исчезла так же бесследно, как и картина. Вполне возможно, что преступник и не подозревал о ценности картины. Испуганный поднятым в газетах шумом, он мог просто уничтожить ее. В этом случае наши шансы на успех практически равны нулю.

Но все это пока только гипотезы, не подкрепленные никакими доказательствами. Во всяком случае, господин начальник, я буду держать вас в курсе дела и при появлении каких-либо новостей немедленно сообщу вам об этом.

Вероятнее всего, однако, нам придется, в конце концов, закрыть это дело, — закончил Ришоттани, откланиваясь.

«Подонок! — думал Армандо, спускаясь к себе в кабинет. — Еще и глуп, вдобавок! Когда я сказал, что убийцы Джулии надеялись найти какой-то компрометирующий материал в ее квартире, даже не догадался спросить: какой? Теперь, когда скандал разразился, не знает куда кинуться, боится, что во второй части досье есть и его имя.

Будь спокоен, Доронцо! Твое имя записано у меня в голове. Эпитафия готова, не хватает только даты».

Все итальянские газеты широко освещали «скандал века» и давали подробный обзор зарубежной печати, посвященной этому делу, называемому «самой грязной историей последних лет». Итальянский Уотергейт, по сравнению с которым американский скандал выглядел детской проделкой.