Живу как хочу - Ирина Гиберманн

пять лет я борюсь с этими волнами. Меня то захлестывает радостью, что ты был, то отбрасывает в отчаяние безвозвратности.

Этот камень в лесу, на котором выбиты твое имя и цифры… Ты прожил за одну жизнь несколько. Даже мы смогли впихнуть в наше столкновение столько интерпретаций.

Это кара и дар в одном. Знать тебя. И знать, что тебя больше нет.

Чувствовать тебя внутри себя и не находить тебя нигде.

Я не встречала никого больше, подобного тебе. А мне говорят люди, знающие тебя, что встречали. И я удивленно спрашиваю: «Да, правда?» И мне отвечают: «Ирина, это ты».

Копия и оригинал в одном. И в этом столько боли.

Без идеализации. Без саможертвенности. Только всепоглощающая и всеобъемлющая любовь. В чистейшем ее проявлении.

Наследство

Мы сидели с Р. в кафе и пили холодный кофе. Я приехала навестить своего друга в больнице перед очередной операцией. У нас уже были свои ритуалы.

— Что сказали врачи?

— Что я на КТ свечусь, как новогодняя елка.

— То есть все плохо?

— Ужасно.

— Прогноз?

— Пять месяцев.

— Ты был у нотариуса?

— Да. Все уладил. Можно уходить.

— Что ты уладил?

— Наследство. Страховки.

— Ты всерьез? При чем тут наследство? Ты оставляешь двух сыновей и жену. Ты с ними поговорил?

— Нет. Я не знаю, что должен им сказать.

— Ты должен внести ясность. Уйти так, чтобы не было ощущения, что вы не обсудили что-то очень важное.

— Ирина, я не знаю, как это сделать.

— Кто еще из семьи остается?

— Три брата. С одним я не общаюсь уже несколько лет.

— Нашел чем гордиться.

— Как есть.

— Ни хрена не как есть. У тебя неделя поговорить со всеми. Отдельно и всем вместе. Ты должен выдержать гнев и разочарование близких, что ты так рано уходишь.

— Откуда ты знаешь?

— От тебя. Я даю тебе сейчас то, что ты несколько лет назад дал мне: вносить ясность и не паниковать.

— Значит, мы поменялись местами?

— Считай, что так. Я просто хочу вернуть тебе то, чему ты меня научил.

— И еще есть неродная сестра. Китаянка.

— У тебя есть неродная сестра?

— Да, родители после войны удочерили, чтобы ее не выперли из страны. Так она стала членом семьи.

— Ясно. Зубы мне не заговаривай. Но с ней тоже надо попрощаться.

— Ирина, мне с тобой тоже надо будет попрощаться?

— В идеале да. Ты сможешь. Я в тебя верю.

— Я не знаю как. Я бы тебя удочерил, но ты была замужем. По закону нельзя.

— Я бы за тебя замуж вышла, но ты женат и старый. Так что нам надо искать что-то поэлегантнее.

— Ты ведь тут, в стране, одна.

— Ну у меня тут ребенок. И бывший муж. Друзья. Работа. Дом.

— Ты счастлива?

— Да. Сейчас да. Ты просто очень не вовремя решил уйти. И это больно.

— Я тебе оставлю наследство: двух своих сыновей и супругу. У тебя тут будет семья.

— Круто. Я не могу видеть твоих сыновей. Они твоя копия. Я вижу в них тебя.

— А они будут разговаривать с тобой и видеть в тебе меня.

— То еще наследство. Ну да ладно. Китаянку тоже оставишь или уже отдал ее кому?

— Да она старая. Знаешь, о нас надо написать книгу.

— Напишу. Может, и не о нас, но для людей. Обещаю.

Тут каждый за себя

У историй прощания с моим близким другом нет хронологии. Но их связывает многомерность. Это самое ценное. Наши диалоги выжжены в моей памяти — краткостью, ясностью, глубиной. Я помню эту эсэмэску от его сына семь лет назад: «Ирина, привет. Я пишу с телефона отца. Если ты хочешь попрощаться с ним, то время пришло. Ему хуже».

Я отпросилась с работы и приехала. Это молчание, тишина в доме резали слух. Каждый из нас был в своем мире. Каждый прощался по-своему. Я понимала, что к его уходу подготовиться нереально, — он все равно оставит кратер боли.

— Ирина, он в спальне. Ждет тебя. Мы сказали, что ты в пути.

— Он в сознании или под опиатами?

— Под опиатами. Слышит голоса.

— Что сказали врачи?

— Рассчитывать не на что. Остается только ждать. Мы вас оставим. Вам надо попрощаться.

— Да. Надо.

Я хотела спросить его жену, как прощаются. Но поняла: тут каждый за себя. Каждый прощается как умеет. Никто не закроет эту страницу, написав последние слова. Пройдет время — дни, недели, месяцы, годы. Эта книга останется открытой. Там столько мудрости и силы. Непоколебимо благосклонной силы.

Я зашла к нему:

— Привет. Это я. Ирина.

Он открыл глаза и блуждающим взглядом провел по комнате. Его глаза были такими голубыми, как никогда. И совершенно маленькие зрачки.

Я села рядом. Положила свою руку на его и, не переставая ее поглаживать, сказала:

— Привет.

— Ирина.

— Да.

— Ты приехала попрощаться?

— Да.

— Я слышу голоса.

— Нашел чем гордиться. Хоть кто-то стоящий?

— Со мной говорит Бог.

— Верю. Кто еще придет под опиатами к атеисту и в прошлом пастору? Что говорит?

— Ждет меня. Ирина, я боюсь.

— Я знаю, ты боишься. Я рядом.

— Пообещай, если я усну, ты не уйдешь.

— Не уйду.

— Ты меня только не буди. Это всё медикаменты.

— Да. Они помогают справиться с болями.

— Я не понимаю, как их можно употреблять добровольно.

— Сказал самый сильный психотерапевт по зависимостям из всех, кого я знаю.

— Я ничего не чувствую.

— Значит, у тебя хороший материал.

— Они не действуют. Я ощущаю боль, но ничего не чувствую.

— Это страх, он блокирует все.

— Да. Страх. Ирина. Я боюсь. Я боюсь умирать.

Его вырубает. Он закрывает глаза. Я начинаю плакать. Слезы сами текут. Я первый раз их не сдерживаю. За все время я ни разу не плакала при нем. Я рыдала в машине на пути из больницы домой. Орала и выла, как зверь. А здесь все так тихо. Здесь можно уже ничего не скрывать. Почему я не делаю так всегда — по-честному с собой, как с ним.

Первый раз в жизни я понимаю, что время у меня ограничено. Я не единственная, кто хочет побыть сейчас с ним. Какое-то царапающее ощущение, что пора идти. Куда? Зачем? Это ведь наш последний разговор. И от него мне не сбежать.

Он начинает говорить. Слабый голос. Почти шепот. Приоткрывает глаза. Фокусирует взгляд на мне:

— Ты здесь.

— Да.

— Я хочу, чтобы это закончилось.

— Верю. Я люблю тебя. Ты знаешь об этом. И буду любить, даже когда тебя не будет рядом.

— Я люблю тебя. И буду любить. Когда меня не будет рядом.

— Любовь