Русская эмиграция в Париже. От династии Романовых до Второй мировой войны - Хелен Раппапорт

Именно так действовал, например, эмигрант Лев Тарасов, который, под псевдонимом Анри Труайя, сделал блистательную карьеру в середине 1930-х и написал массу книг на французском языке; Нина Берберова тоже перешла на французский, как и Зоя Ольденбург, и Анри Кессель; даже Владимир Набоков написал на французском несколько вещей. Только тем русским писателям и поэтам, которые перешли на французский язык, удалось встроиться в основной поток французской литературы. Труайя вспоминал о своем необычном детском опыте: как он ходил во французскую школу и говорил по-французски, а потом возвращался домой и говорил по-русски – живя все время между реальным Парижем и воспоминаниями о Москве34.

Пострадали не только писатели: парижская модная индустрия, давшая рабочие места русским женщинам, приехавшим во Францию без средств к существованию, теперь испытывала глубокую рецессию. Тяжко трудясь, великая княгиня Мария Павловна добилась успеха со своим модным домом «Китмир», вынужденная приспособиться к ситуации и впервые в жизни зарабатывать себе пропитание. «Не надо меня жалеть, – говорила она. – Я не верю, что те женщины, что не работают, счастливее работающих». В отличие от многих представительниц своего класса она выдержала столкновение с реальностью: «Надо строить что-то новое, полезное», – настаивала великая княгиня35.

Однако успех «Китмира» привел к тому, что предприятие пришлось перенести в дорогой особняк близ Елисейских Полей, а для этого Мария Павловна была вынуждена продать часть своей и так стремительно уменьшающейся коллекции драгоценностей, причем гораздо дешевле их истинной стоимости; деньги она вложила в датский консорциум и вскоре потеряла. В конце 1920-х «Китмир» переживал тяжелые времена; мода стала невыгодным бизнесом, а увлечение славянскими мотивами миновало. С открытием могилы Тутанхамона и ее фантастических артефактов взлетел спрос на все египетское. Некоторое время Марии Павловне удавалось приспосабливать свои вышивки к новым египетским темам36. Однако и вышивка вышла из моды; в 1928 году «Китмир» обанкротился, и она продала его дому «Фритель и Урель»37. После этого Мария Павловна решила заняться производством парфюмерии и некоторое время провела в Лондоне за разработкой собственных духов «Князь Игорь». Из предприятия ничего не вышло. У великой княгини оставалась последняя надежда – мемуары, которые она начала писать в 1928 году. Она съездила в Америку, и там модные дома «Бергдорф Гудман» и косметическая компания «Элизабет Арден» заявили о заинтересованности в ее услугах.

Летом 1929 года Мария Павловна решила, что ее будущее в Америке. Закончив дела в Париже и продав дом в Булонь-сюр-Сен, она отплыла в Нью-Йорк с «тремястами долларов наличными, портативной печатной машинкой и русской гитарой». «Здесь найдется место для меня, здесь я добьюсь успеха, – писала она в дневнике. – Тут кипит такая энергия, что все кажется возможным»38. Вскоре после этого «Бергдорф Гудман» на Пятой авеню нанял ее в качестве «советника по стилю». В 1930 году увидел свет первый том ее мемуаров, переведенных с русского. Он имел такой успех – вышли также французский и испанский переводы, – что после публикации в 1932 году второго тома Мария Павловна оставила место в «Бергдорф Гудман», чтобы полностью посвятить себя писательству.

В Париже другие русские модные дома отчаянно боролись за выживание: к концу 1920-х разорилось множество мелких предприятий, специализировавшихся на вышивках в славянском стиле, бисерных изделиях и аппликациях, в том числе марка «Мод», принадлежавшая графине Орловой-Давыдовой, на которую работали 125 русских надомниц39. Марка «Тао», созданная княгинями Трубецкой, Анненковой и Оболенской, закрылась в 1928 году, когда Оболенская переехала в Нью-Йорк. Жена князя Гавриила Романова, Антонина, тоже была вынуждена свернуть свой бизнес, дом «Бери», в 1936 году из-за падения продаж. Дом «Итеб», принадлежавший Бетти Гойнинген-Гюне, продержался чуть дольше благодаря духам «Итеб № 14» – явное заимствование у Шанель – и адаптации к быстро меняющимся вкусам. Мода отходила от экзотизма; теперь основной упор делался на женскую повседневную одежду; фривольные низкие талии эпохи джаза сменились узкими удлиненными силуэтами. Элегантные наряды от «Итеб» оставались популярны в 1930-х годах, однако из-за рецессии компании пришлось сократить часть портних и манекенщиц, поскольку богатая клиентура тоже испытывала на себе последствия экономического кризиса40.

Пострадал и модный дом Юсуповых «Ирфе». Переоценив свои силы после первоначального успеха, супруги открыли отделения в Ле-Туке, Лондоне и Берлине, а также переехали в большой дорогой особняк на улице Дюфо. Практически все служащие дома были из русских эмигрантов, но, кажется, никто не имел деловой жилки – уж точно не сами Юсуповы. Однако модный дом неплохо существовал за счет известности Феликса41. В 1926 году они тоже запустили духи, «Ирфе», однако вскоре начались финансовые трудности, и Юсуповым пришлось продать дом в Булонь-сюр-Сен, чтобы расплатиться с долгами42. Крах Уолл-стрит лишил их значительной части богатой американской клиентуры. Юсупов предложил объединиться с домом «Итеб», чтобы остаться на плаву, однако оба предприятия обанкротились: «Ирфе» закрылся в 1931-м, а «Итеб» в 1933 году. Выжить удалось дому «Хитрово», которому покровительствовали кинозвезды, в частности Рита Хейворт. Он продолжал выпускать белье в период Второй мировой войны и немецкой оккупации и закрылся только в 1956-м, когда на смену тонкому шелку пришел новый, гораздо более дешевый нейлон43.

* * *

Les Ballets Russes продолжили выступать в Париже в 1920-х годах; также они появлялись в Лондоне и Монте-Карло и ездили с гастролями. Дягилев оставался активным участником культурной жизни города, хотя порой подолгу отсутствовал. Тем не менее его труппе так и не удалось повторить свои первые довоенные успехи. Даже великолепная новая постановка «Спящей красавицы» в Лондоне в 1921 году с Любовью Егоровой в заглавной партии, повлекла за собой колоссальные финансовые потери.

В 1928 году Дягилев уже сильно болел – у него был диабет; однако он дожил до премьеры в Париже неоклассического балета «Аполлон» в хореографии Жоржа Баланчина на музыку Стравинского. Она состоялась 12 июня 1928 года в театре Сары Бернар. Год спустя, почти сразу после успеха восстановленной «Весны священной» Стравинского в Париже и Берлине, Дягилев умер в номере «Гранд Отель де Бан де Мер» на венецианском Лидо – ему было всего пятьдесят семь лет. Великого импресарио похоронили в православной части знаменитого кладбища Сан-Микеле. За месяц до смерти Дягилев подтвердил важность «Весны священной» как одного из своих главных шедевров. «Это дурачье дошло до ее понимания. “Таймс” говорит, что “Sacre” для двадцатого века то же самое, что 9-я симфония Бетховена была для девятнадцатого!»44 – писал он другу.

Дягилев умер, но его танцовщикам еще предстояло как-то зарабатывать на жизнь после роспуска «Русского балета». Многие бывшие примы его труппы стали преподавать балет – в том числе Павлова и Карсавина в