История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя - Олег Трубачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поздними являются названия родителей в славянском и других индоевропейских языках[1279]. Индоевропейская общность всегда хорошо знала только родительницу-мать, обозначения отца как ‘родителя’ появляются очень поздно, а такие отношения меньше всего нуждаются в объединении каким-либо общим термином. Поэтому только очень поздно смогли появиться названия родителей, носящие «индифферентный» характер: ст.-слав. родителѩ, греч. τοκήες γονεις, лат. parentes, арм. cnolkh, литовск. gymdytojai; нем. Eltern, др. — чешск. starsi и др.[1280] Об обозначениях родителей способом эллиптического словоупотребления— укр. батьки, литовск. tevai — см. выше.
Названия человека, казалось бы, не имеют ничего общего с терминологией родства, и это справедливо для большинства индоевропейских языков, где обычны случаи развития значения ‘человек’ < ‘земной’, ‘смертный’. В этом отношении славянское обозначение представляет собой интересное исключение. Нетрудно заметить, что все эти названия носят поздний характер, оформились в эпоху самостоятельного существования индоевропейских языков. Общее в них объясняется аналогичными условиями происхождения. Столь же поздним, чисто славянским образованием является слав. celovekъ. Своеобразие славянского слова заключается в его двуосновности, а также в этимологической связи с названиями рода (о чем подробнее — ниже). Интересна его способность выступать в известных условиях в роли родственного термина: укр. чоловiк ‘муж, супруг’ (при новом местном людина ‘человек’), русск. диал. чвлавечица ‘жена’.
Все славянские формы по языкам продолжают общее *celovekъ, ср. русск. человек[1281]. Формы *clv-, *celv- менее вероятны, формы с clo-, cо- объясняются как сокращения употребительного слова. А. Брюкнер, однако, допускал общеславянскую метатезу clovekъ <*colvekъ <*celvekъ[1282]. Но скорее всего древнейшую форму сохранил русский, в прочих славянских обобщена форма clo-, упрощенная в южнославянских языках: болг. човек, сербск. чoвjeк, в диалектах — чоек, чок, чек[1283]; наиболее архаична для южнославянских форма чакавск. clovek[1284], ср. ст.-слав. чловѢкъ.
По-видимому, наиболее вероятным остается этимологическое объяснение Г. Циммера[1285]: celo-vekъ, где celo — к celjadь и родственные ‘род’ a vekъ соответствует литовск. vaikas ‘дитя’, т. е. ‘дитя, отпрыск, сын рода’. К. Бругман сопоставляет celо в celovekъ с др.-в.-нем. helid ‘мужчина’, на основании чего он предполагает *cьlo- = ‘человек’, а cь1оvekъ —’Menschenkind’, ср. отношение греч. ‘ανηρ ‘муж, мужчина’ — άνθρωπος ‘человек’[1286]. В последнее время выступил в поддержку этимологии Г. Циммера К. Мошинский[1287]. Правильно указывая на чрезмерную сдержанность Ф. Славского[1288] в отношении к названной этимологии, Мошинский приходит к выводу, что для этимологии Циммера нет никаких препятствий ни в историко-фонетическом, ни в интонационном отношении. Толкование cе1о-vekъ — ‘сын рода’ полностью оправдывается нашими знаниями общественного строя древних славян, как и всяких других племенных групп родового строя. Морфема −vekъ в слове при этом указывает на происхождение (ср. литовск. vaikas ‘дитя’) подобно суффиксу −itjь в славянских образованиях патронимического типа. Ср. еще кельт. macc ‘сын’ перед именем предка как указание на происхождение. К. Мошинский согласен видеть в слав. *cel- более архаическое название рода при специально славянском, позднем rodъ. В общем же *cеlоvekъ синонимично *roditjь.
Отношения значений −vekъ (в celovekъ) и о.-слав. vekъ ‘возраст, век, столетие’ не могут вызывать сомнений прежде всего потому, что семантическая связь значений ‘человек’, далее — ‘человеческая жизнь’, ‘длительное время вообще’ — в порядке вещей (ср. выше о.-слав. mozъ ‘муж, мужчина’ и латышск. muzs ‘возраст’). Более того, понятие длительного времени, века должно было вторично абстрагироваться из более важного и более древнего понятия ‘человеческая жизнь’, которое в свою очередь тесно связано с термином ‘человек’. Индоевропейские этимологические данные подтверждают это: литовск. vaikas, слав, vekъ образовано от и.-е. *uei- ‘сила’, лат. vis точно так же, как и.-е. *uiro-s, лат. vir ‘муж, мужчина’. Значения слав. vekъ ‘возраст, век’ вторичны, ср. остатки переходного значения в слав. o-vecьnъ ‘нездоровый’. Наиболее древнее значение ‘сын, дитя’ сохранилось в окаменелом виде в древнем сложении celo-vekъ. Из прочих форм ср. еще литовск. vaikinas ‘ребенок, мальчик’: слав. vecьnъ, абсолютно тождественные морфологические образования, в то время как значение vecьnъ ‘вечный’ целиком входит в орбиту вторичного значения слав. vekъ ‘век, длительное, бесконечное время’. Форм, более близких к слав. celovekъ, балтийские языки не имеют. Латышск. cilveks человек’ считают заимствованием из славянского[1289], причем очень древним, осуществившимся до первой палатализации (слав. *kelovekъ), так как латышск. с может правильно отражать только слав. k. Это объяснение — не единственно возможное, потому что вполне закономерно было бы предположить заимствование в ту эпоху, когда слав. celovekъ ощущалось в живой речи как сложение известных элементов (*celo- ‘род’, *-vekъ ‘дитя’). При таком положении, когда слав. celovekъ попало в язык части близко родственных балтийских племен, оно с самого начала неизбежно должно было увязываться с местными балт. *kela-s, *kilti-s ‘род’, а позднее и пережить общее с ними в латышском изменение k > с перед гласным переднего ряда. При этом не так важно, получили предки латышей славянское слово как cеlоvekъ или как *kelovekъ, поскольку речь идет о той эпохе, когда k и c являлись всего лишь вариантами одной фонемы. В любом случае этимологические связи могли оставаться совершенно прозрачными.
Слово celovekъ — чисто славянское образование, поэтому поиски ближайше родственных ему форм в более далеких индоевропейских языках нельзя признать успешными. Имеются в виду сопоставления ст.-слав. чловѢкъ и греч. πάλλαξ, παλλακή ‘наложница’[1290].
Изложенная этимология более всех прочих заслуживает доверия. Ср. еще из старых этимологий дилетантское толкование Шумана[1291]: русск чело-век — ‘in der Stirn die Kraft besitzend’ (в противоположность животным). К сожалению, до сих пор имеет хождение одна совершенно произвольная этимология. Так, Ян Отрембский[1292] видит в ст.-слав. чловѢкъ результат контаминации гипотетического *slovekъ из недоказанного слав. *selv- ‘свой, собственный’ и слав. celjadь, челядь. Голуб и Копечный тоже упоминают толкование clovek < *slovek как вероятное. Наконец, не вполне ясна этимология А. Вайана[1293]: слав. *cьlovekъ = ‘совершеннолетний’, причем cьlo- к *celъ.
Литовский язык имеет свое, совершенно иное и гораздо более древнее zmogus, также zmuo ‘человек’[1294].
Вполне естественно после того, как мы разобрали старое славянское название члена рода, потомка рода, сохранившееся в названии человека, обратиться теперь к названию, которое по ряду признаков должно было играть в древности роль названия отщепенца, человека вне рода, изгнанного из рода. В эпоху родового строя это было самым страшным наказанием. Такой обычай почти до наших дней сохранился в сербской задруге. Вот что наблюдал Л. Мичевич[1295] в селении Попово, Герцеговина: «Hajвеħа осуда била je за онога члана задруге, коjи се и послиjе горњих казна [выше описывается наказание члена задруги временным изгнанием из задружного дома — на ночь. — О. Т.] не би поправио, истjеривање за увиjек из куħне заjеднице. Такове су истjеривале напоље без ичега. И они су кидали сваку везу са куħном заjедницом. Тежак je био њихов положаj Истjерани члан дуго се мучио и злопатио, док би осигурао кров над главом и мало гниjездо себи и сводима савио». Если сейчас это воспринимается как необыкновенный архаизм и сам обычай не может обладать большой действенной силой в экономическом и социальном отношении[1296], хотя даже описание современных отношений у Л. Мичевича звучит достаточно красноречиво, — то можно себе представить положение человека, изгнанного родом в ту эпоху, когда род был единственной общественной организацией.