История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя - Олег Трубачев

Слав, svoboda образовано с суффиксом o(da), характерным собирательным формантом, т. е. совершенно аналогично слав. jagoda — букв, ‘много ягод’[1259] от *jaga ‘(одна) ягода’: ст.-слав. винѩга ‘виноград’, литовск. uoga ‘ягода’. Таким образом, этимологически первоначально для слав. svoboda значение: ‘совокупность (вместе живущих) родичей, своих’. В то время как слав. *obьtjь может быть понято (см. выше) как техническое обозначение типичного славянского поселения одной родственной группы, слав. svoboda обозначает эту совместно живущую родственную группу прежде всего как таковую. В обоих случаях первоначальное терминологическое значение слов подверглось сильным изменениям. Ясно одно: значение ‘свобода’, возобладавшее в слав. svoboda, является вторичным. Об этом говорит прозрачная этимология слова и остатки старого значения: др.-русск. свобода ‘поселок, селение, слобода’[1260], русск. слобода, др. — польск. sloboda ‘небольшой поселок, поселение крестьян’[1261]— естественно, в соединении с элементами совершенно нового значения.

Древнюю особенность следует усматривать в ударении русск. слободà, болг. свободà, если допустить здесь сохранение старого окситонного ударения, отличающего собирательные образования. Ю. Курилович говорит, кроме греч. νευρα, φυλή (при νευρον, φυλον), также о славянских собирательных на −ā-[1262]. Сюда же относятся русские формы множественного числа на −а ударяемое: господá.

Значение ‘свобода’ — более позднее, результат нового словообразовательного акта, ср., между прочим, ударение свобóда, соответствующее этому значению в русском.

В форме слобода звук л развился из v тогда, когда v имело еще характер сонанта u[1263]. Могла, разумеется, сыграть роль диссимиляция двух губных: u…b > l…b[1264]. Считать slob = первоначальной формой[1265] нет оснований.

Если в начале общеславянского периода могла еще существовать реальная пара сингулят. *svobo- (и.-е. *suobho-) — собират. svoboda, то в более позднее время эти четкие отношения стерлись и явилась потребность в новых сингулятивных обозначениях. Отсюда — ст-слав. свободь ‘свободный’, поздний характер которого, как вторичного образования из собирательного, очевиден. Поэтому какие-либо «самостоятельные» этимологии слав. svobodь не имеют смысла, и попытки в свое время И. Зубатого[1266], а недавно — В. Махека[1267] объяснить его из *svo-pot-, ср. др.-инд. svaptjam, и.-е. *pot-, т. е. ‘свой хозяин, сам себе господин’, нельзя принять. По тем же причинам антиисторично было бы сравнивать слав. svobodь с именем фракийского боге. Σαβάζιος, имеющим совершенно другое этимологическое происхождение, ср. этимологию О. Хааса[1268]: к догреч. σάος ‘целый и невредимый’. Однако Σαβάζιος скорее производит впечатление типичного иранского слова, к тому же оно распространено у иранских и соседних с ними народов Передней Азии и Кавказа, ср. иранск. spada- ‘войско’ и особенно осет. Æfsati ‘бог охоты’[1269].

Славянский уже не обозначал родственников, родню старым индоевропейским корнем *gen-, как, например, лат. gens ‘род, племя’[1270], литовск. gentis, gentainis ‘родственник’. Эти обозначения вытеснены еще при формировании общеславянского языка, в порядке обновления унаследованного словаря новыми чисто славянскими образованиями. Так, абсолютное распространение получила славянская основа, представленная в русск. родственник, родня, род и близких образованиях других славянских языков.

Прямых преемственных связей между индоевропейскими названиями рода, родства, родни и славянскими почти не сохранилось. С другой стороны, славянский в своих новообразованиях подчас обнаруживает семантические реминисценции индоевропейского способа обозначения. Так, подобно индоевропейским именам свойства отглагольных основ ‘вязать, связывать’ (*snuso-s < *sneu- и др. см. выше) образованы некоторые славянские названия. Речь идет не столько о русск. шурин и родственных, которые представляют собой скорее унаследованное образование (к и.-е. *siəu- ‘шить’), сколько о специально славянских формах, построенных по тому же принципу. Ср. др.-русск. вьрвь, название семейной, затем территориальной общины, развившееся из значения ‘веревка’, ср. русск. веревка, литовск. virve; др.-русск. ужикъ, ст. — слав, ѫжика ‘родственник’, ср. др.-русск. ужь ‘веревка’ — к vezati[1271]. Сюда же др. — чешск. privuzny, совр. pribuzny[1272].

В свою очередь литовский язык сохранил аналогичное bendrove ‘родня, домочадцы, общество’, bendras ‘товарищ; общий’ — из неизвестного славянскому корня и.-е. *bhendh- вязать, связывать’, сюда же греч. πενθερός, ‘тесть’, др.-инд. bandhus ‘связь, родство’[1273].

Прочие славянские названия родства, родни: чешск. диал. prizen, т. е. ‘дружба’[1274], сербск. диал. (черногорск.) fis ‘род, племя, свои’, албанского происхождения[1275].

Почти до наших дней сохранилась у южных славян, причем лучше всего — у сербов, архаичная форма родственных отношений — задруга. Говоря о сербской задруге, прежде всего подчеркнем архаичность формы самих отношений, а не названия, поскольку название — сербск., болг. задруга — носит поздний, местный характер, ничего интересного в лингвистическом отношении не представляет и в этимологическом исследовании не нуждается, будучи совершенно прозрачным по образованию: о.-слав. drugъ. Поэтому нет смысла останавливаться на названии задруги сколько-нибудь подробно. Что же касается общественного института задруги, это особая большая проблема, относящаяся больше к истории и этнографии. Здесь необходимо отметить, что, как всякий древний институт, задруга в современную эпоху представляет сложную совокупность элементов, которые отнюдь не все унаследованы от древности. Нас интересуют в задруге, естественно, остатки рода, родовой общности. Современная сербская задруга уже перед второй мировой войной переживала глубокий кризис, распадалась, сохранялась часто только формально, в ней не соблюдался даже принцип родственной общности семейств, образующих задругу. Богатейший материал на эту тему содержат монографии из серии «Српски етнографски зборник»[1276].

Слав. drugъ < и.-е. *dhreu/*dhru- с широким кругом значений: ‘крепкий, прочный’, сюда же и.-е. *dhereuo- ‘дерево’, ‘надежный, верный’. Последние значения реализованы в нем. trauen ‘верить, доверять’, Treue ‘верность’, литовск. drovetis ‘стыдиться, стесняться’. Таким образом, *drou-go- (слав. drugъ, литовск. draugas) образовалось из *dhreu- с суффиксом −g-, известным нам по нескольким названиям лиц: *man-g-io и др. Значение *drougo-: ‘верный, сообщник, товарищ’. В этом производном тоже реализовано значение и.-е. *dhreu-, удобное для общественного термина.

Это объяснение точнее старого сближения с готск. driugan ‘воевать’, ср.-в.-нем. truht ‘отряд’, галл. drungos с предполагаемым и.-е. *dhrugh- ‘быть готовым, крепким’ в основе[1277], которое носит довольно случайный характер и оставляет в сущности невыясненным словопроизводство слав. drugъ.

В пользу нашего объяснения — достоверность как балто-славянских, так и индоевропейских словообразовательных моментов, а также более четкое определение ближайших родственных форм; в частности славянский имеет еще *drъzati, ст.-слав. дръжати с той же основой, распространенной суффиксом (детерминативом) −g-, и гласным в ступени редукции. Последнее слово обычно считают лишенным достоверных соответствий вне славянского[1278].

Поздними являются названия родителей в славянском и других индоевропейских языках[1279]. Индоевропейская общность всегда хорошо знала только родительницу-мать, обозначения отца как ‘родителя’ появляются очень поздно, а такие отношения меньше всего нуждаются в объединении каким-либо общим термином. Поэтому только очень поздно смогли появиться названия родителей, носящие «индифферентный» характер: ст.-слав. родителѩ, греч. τοκήες γονεις, лат. parentes, арм. cnolkh, литовск. gymdytojai; нем. Eltern, др. — чешск. starsi и др.[1280] Об обозначениях родителей способом эллиптического словоупотребления— укр. батьки, литовск. tevai — см. выше.