Москва в эпоху Средневековья: очерки политической истории XII-XV столетий - Юрий Владимирович Кривошеев

тебе давати во Орду на всякъ годъ полетныа дани”. Царь же проси у митрополита полетныхъ даней; митрополитъ же не вдадеся ему въ таковая. Царь же про то дръжа его в тесноте, митрополитъ же царю, и царице и княземъ роздаде 600 рублевъ; и тако отпусти его царь со всеми его сущими на Русь, и прииде здравъ со всеми своими» [ПСРЛ, т. X: 215][226].

Видимо, именно во время пребывания в Орде Феогност был вынужден в том числе пересмотреть прежние решения относительно спора между Сарайским и Рязанским епископами за территорию Червленого Яра. Теперь эти земли были отданы Афанасию Сарайскому [Шенников 1987: 14–15]. Впрочем, данный факт не обязательно может объясняться только лишь давлением на митрополита со стороны хана. Феогност оказался в очень сложной ситуации и был заинтересован в поддержке епископа Сарая, разбиравшегося в тонкостях ханского двора. К тому же владыка мог ссудить Феогносту необходимую сумму денег для подарков хану Джанибеку и его приближенным. Н. С. Борисов полагает, что злоключения митрополита стали следствием происков великого князя Симеона [Борисов 1986: 68], но этому противоречат сообщения некоторых летописей о возвращении из Орды митрополита прямо в Москву [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 54; т. XVIII: 94; т. XXIII: 107]. А еще через два года «греци, митрополичи писци, Феогностовы» украсили росписью главный храм Москвы – Успенский [ПСРЛ, т. XVIII: 94]. Это еще одно свидетельство сохранения благожелательного отношения митрополита к Москве. Стал бы это делать Феогност, если бы действительно оказался жертвой интриг Симеона? Скорее всего, нет. На наш взгляд, можно говорить лишь о возможном тайном противодействии московского князя митрополиту, таком, что Феогност о нем даже не догадался.

Потому мы предлагаем другую реконструкцию действий хана, разумеется, отдавая себе отчет в ее гипотетичности. Хан Джанибек мог сам, без наущения князей, попытаться ограничить льготы церкви, и Феогносту был выдан ярлык соответствующего содержания. Но митрополит остался недоволен и каким-то образом выразил свой протест (разумеется, в пассивной форме), видимо, это имеет в виду летопись под фразой: «митрополитъ же не вдадеся ему въ таковая». В конце концов Феогност добился успеха, опираясь на узаконения Чингисхана (летописи говорят о том, что дело закончилось единовременной выплатой 600 руб.) [Голубинский 1997в: 157]. Не исключено, что Феогност постарался опереться и на ярлыки предшественников Джанибека: «[Феогност] положи же ярлыки жаловальные первыхъ царь предъ царемъ, какъ жаловали первыхъ митрополитовъ, какъ и самъ жалование прося у царя» [ПСРЛ, т. XX: 181]. Но изменять существующий ярлык хан, конечно, не стал, однако признал льготы церкви на словах. Такое решение могло быть легким для него, ведь речь не шла об общем увеличении дани, говорилось лишь о включении церковных людей в то «тягло», которое несла вся Русь [Соколов 1913: 298]. В пользу версии, что привилегии церковных людей были сохранены, свидетельствует и то, что летописи едва ли могли умолчать о неудачной поездке митрополита к хану и отмене или существенном сокращении налогового иммунитета [Веселовский 1917: 125].

Однако широкие льготы церкви существовали теперь лишь благодаря традиции: в ярлыке Джанибека они обозначены не были. Это позволило нарушать права духовенства, что и вызвало появление грамот Тайдулы 1347 и 1351 гг. Сам Симеон не удержался от соблазна ограничить в свою пользу церковный суд [Соколов 1913: 298; Приселков 1916: 79–81; ПРП: 466–467, 468–469], тем более что его отец признал за митрополитом юрисдикцию в таком объеме, о котором не мечтал ни один из предшественников Феогноста [Соколов 1913: 281–283]. Новгородская летопись обвиняет в настрое хана против митрополита неких «калантаев» [НПЛ: 357]. Это могли быть сборщики податей. Татарскую дань собирали в своих землях удельные князья, а потом ее отвозил в Орду великий князь. Удельные князья и могли стать доносчиками на митрополита, который к тому же был ими нелюбим за поддержку Москвы [Голубинский 1997в: 156; 156]. Однако не стоит преувеличивать их роль: главными факторами было усиление самого Ордынского государства и усиление влияния в нем ислама [Плигузов, Хорошкевич 1988: 122; 1990; Кричевский 1996: 118–119].

Симеон едва ли был заинтересован в ущемлении прав церкви. На наш взгляд, справедливо мнение Б. В. Кричевского: «Богатство Русской православной церкви, поддерживающей великого князя, являлось одним из гарантов устойчивости его власти» [Кричевский 1996: 118–119] (впрочем, настолько, что Симеон не возражал увеличить великокняжескую юрисдикцию за счет церковной). Некоторое охлаждение отношений Феогноста с Московским князем после смерти Калиты (в том числе и из-за уменьшения митрополичьей юрисдикции, о чем говорилось выше) не привело, однако, к разрыву. В 1347 г. по просьбе Симеона было наконец восстановлено единство Русской митрополии[227]. Для доказательства прав Феогноста канцелярия митрополита подготовила выписку о поставлениях епископов как в северные земли Руси, так и на Галицию, и на Волынь, соответствующий перечень был отправлен патриарху [Васильевский 1888: 457]. Поводом для посольства в Константинополь стало получение разрешения на третий брак Симеона [Голубинский 1997в: 161; Соколов 1913: 300–301], хотя большее значение имело даже не оно, а санкционирование расторжения второго, ибо бывшая супруга старшего Калитича Евпраксия Федоровна была жива (князь отослал ее к отцу в 1346 г.) и впоследствии даже вышла замуж [ПСРЛ, т. VII: 210]. Была также прозондирована почва относительно назначения преемника Феогноста – ведь для Симеона имело смысл хлопотать о единстве митрополии лишь при условии выдвижения выгодного ему кандидата [Соколов 1913: 301]. Таковым и являлся сын московского боярина Федора Бяконта Алексей, который, возможно, был связан личной дружбой с отцом Симеона Иваном Калитой и выступал в роли личного советника по церковным вопросам [Григорьев 1997: 30–31]. Как видим, цели митрополита и князя были взаимовыгодными: единая Русская митрополия с приемлемым для Москвы политическим курсом и улаживание семейных дел Симеона. Именно этим можно объяснить тот факт, что хотя отношения светского и духовного владык в то время «не могли быть особенно сердечными», они все же находили возможности для компромисса[228] [Соколов 1913: 301].

Разлад было наметился после третьего брака Симеона, о котором, если верить Рогожскому летописцу, он не уведомил митрополита, и тот затворил церкви: «А женился князь великии оутаився митрополита Феогнаста, митрополитъ же не благослови его и церкви затвори, по олна посылали въ Царьгородъ благословениа просить» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 57]. Феогност, возмущенный пренебрежением к себе и требованиям церкви, показал тем самым свою власть и одновременно объективность: интердикт на этот раз был направлен не против врагов великого князя, а против самого московского властителя, нарушившего церковные установления. Силу иерарха почувствовали на себе и клирики, способствовавшие этой свадьбе: например, пострадал Стефан – брат Сергия Радонежского и духовник великого