«Крокодил» - Коллектив авторов

Председатель, конечно, гнет свою линию:

— Спецдорстрой приходит — грабит, энергострой — грабит, геологи — грабят… Куда податься крестьянину?

Я ему говорю:

— Не ужасайся, об этом теперь разве что школьники не пишут. Теперь всякий совершеннолетний пишет о том, как расправляются с колхозной землей все кому не лень. Как только человек дорос до индустриального состояния, так он и начинает родную землю шпынять.

Он говорит:

— У нас в результате превосходства индустриальности над аграрностью три тыщи гектар увели. По кусочку… Значит, от чистой души сказать, выходит, ежегодно у нас пропадает восемьсот тонн молока, сто семьдесят тонн мяса, двести тысяч яиц, тысяча тонн зерна… То есть мы их уже не производим. А производили. Больше производили. Это я посчитал, что государству сдавали.

— Значит, увели?

— Ага… Украли.

— А прокуроры?

— Какие прокуроры?

— Ну. такие, чисто выбритые, ладные, которые на страже законности. Нерушимые такие прокуроры с острым государственным оком.

Он молчит, косится на меня и улыбается не то печально, не то жизнерадостно.

— Прокуроры, говоришь? Так ведь и прокуроры дело знают…

Прокуроры, конечно, любят хмурить брови по долгу службы. Они в нахмуренном виде более соответствуют своему образу и подобию. Вот он хмурится, а сам с пятки на носок раскачивается, взбалтывая в себе гражданственный гнев. Взболтает-взболтает и начинает учить:

— Так-так… Стало быть, не жалко вам, граждане-колхозники, землю народную, данную вам в вечное пользование? Не жалко? Оттого и отдаете все разным нарушителям. Пач-чему не возьмете палку? Пач-чему метлу не возьмете? Что ж, у вас метлы в хозяйстве нет? Ась? Пач-чему терпите отдельные незаконные посягательства?

— Ой, батюшки! Да берем палку, берем! И метлу имеем на вооружении. Как не иметь — дело крестьянское, аграрное, самооборонительное… Да только как же с нею, с метлою, обороняться, когда на тебя — бульдозер, семитонный самосвал, скрепер, а то и чего похуже?

— Плохо берете! Бульдозер! Мало, что на вас бульдозер! Бульдозер — мертвое железо, а вы живые люди. Что же вы, живого человека принижаете? Ниже машины ставите? Самосвала испугались! И после этого испуга вводите в заблуждение некоторые организации своей надуманной любовью к родным местам… Нет, не любите вы народную землю, данную вам в вечное пользование!

Любовь — дело святое. А как увидишь своими очами искореженную, изрытую, бессмысленно изувеченную землю, уничтожаемую не только в нарушение законов, но и чисто инженерных норм, становится не до любви. Бог с ней, с любовью, — тут не песни петь, а караул кричать.

Роют канаву — воду ведут. Ладно. Так ты же, как у тебя в наряде записано, откинь плодородный слой вправо, а глину влево. И зарывай свою золотую трубу в обратном порядке! Чтоб над нею родная пшеница колосилась!

Не с руки. Винегретом роют, абы вырыть.

Ищут геологи полезное ископаемое. Пока оно еще в земле лежит, а по земле посев уничтожают. Техника! Теперь все грамотные. А грамота что говорит? Ближайшее расстояние между двумя точками — прямая. Хоть она и через ясные хлеба идет. И дуют по прямой.

Иной председатель не выдержит, кинется грудью:

— Что ж вы делаете, математики чертовы? Нам же тут пахать-сеять, хлеб собирать!

— Ничего, — говорят, — папаша! Пифагоровы штаны на все стороны равны! Земли у нас хватает!

А по утрам секретарши докладывают индустриальным начальникам снисходительно:

— Опять до вас добивается некий мужик-деревенщина… Травку ему, видите ли, потоптали… Ужасно отсталый тип…

Начальник веселится:

— Пред очи не пускай… Наследит… Ты ему штраф заплати. У нас еще по плану не все штрафы израсходованы. Не нищие, слава богу!

Форма собственности, дорогой читатель. Такая форма, что если, скажем, с колхоза, не дай бог, штраф причитается, так колхоз из своих кровных платит, а если с завода — так тот из государственных. А из государственных почему бы не заплатить? Жалко, что ли? Колхоз крутится в своем хозрасчете, а завод штрафы большой лопатой планирует. Колхозу — жалко, а заводу — не жалко.

— Штрафы, — говорит председатель, — штрафы, конечно, платят… Посчитают суммарно, сколько убытка на данном участке, и, пожалуйста, триста рублей, и заткнись. А это только сегодня триста рублей. А завтра? А послезавтра? Землю отводят временно, а портят навсегда.

Штрафы — дело тонкое… Потоптали дорожники колхоз «Россию» на сумму триста шестьдесят рублей. «Россия» — к прокурору. Прокурор начальника стройучастка кличет:

— Что ж это ты, дорогой созидатель? Другой раз не топчи…

— Ни в жизнь! — клянется созидатель.

И появляется официальная бумага:

«В связи с наложением на начальника стройучастка дисциплинарного взыскания указанная сумма 360 рублей перечислению не подлежит».

Видимо, план по штрафам выполнили, перечислять нечего. Ну ничего, в будущем году потопчут — заплатят. Хорошо бы в начале финансового года потоптали, пока смета не освоена…

Конечно, дисциплинарное взыскание — это хорошо. Оно как-то радует душу. Председатель говорит, что его коровы аж повеселели, узнав о данном моральном воздействии. Только молока не прибавили. Потому что, кроме веселого настроения, тут еще нужно сено. А сено-то как раз и вытоптано.

Конечно, об этом писали неоднократно, и полагаю, будут писать и фельетоны, и романы, и докладные записки. Нарушаются, мол, законы землепользования. И нарушаются не землепользователем, а посторонним дядей.

И землепользователь плачет, но ничего поделать с сим фактом не может.

А тут не в законе дело, а в обычае. Обычай посильнее любого закона.

Обычай таков, что организационные потравы не считаются уголовным преступлением. Десять кило зерна стибрить — преступление, потоптать этого зерна хоть десять центнеров — сойдет.

А ведь так называемый «временный отвод земли» — настоящий бич сельского хозяйства. Этот временный отвод производится даже не всегда по согласованию с землепользователем. Но если когда и по согласованию — все равно беда. Строитель крестится на образа, распятие целует:

— Не беспокойся, кормилец! Вот только нитку трубок проведу, зарою — не узнаешь, где провел.

Как не верить — человек крест целовал!

А потом? А потом — суп с котом. Потом севообороты трещат. Потому что трактор через ихнюю нитку три года не переедет.

Вот если бы банк попридержал строителю денежки: принеси, мол, ласковая душа, полное удовольствие от землепользователя, да с печатью, да в письменном виде, чтоб ясно было, не обманул ты его; а подчистил за собою как следует, — тогда дадим. Так ведь банку все равно.

Куда же ему податься, землепользователю, которому земля отведена навечно?

Есть на этом свете разные инспектора с решительными функциями. Санинспектор, пожарный, ветеринарный, автотранспортный, мало ли. А подобного земельного — нету. Их дело — совещательное, рекомендательное, просительное.

А между тем аграрии научились считать гораздо лучше иных индустриариев. Потому что они считают свое, а не абстрактно-казенное. Сидят себе на завалинке и считают.

И именно на этой завалинке один мужик-деревенщина с двумя высшими образованиями сказал мне:

— У нас нет практики учитывать упущенную выгоду. А ведь упущенная выгода — серьезный элемент в экономических взаимоотношениях.

Штраф выгоднее платить, чем получать? Это же надо в самом деле!

Иной деятель заранее знает, что его административная немочь и никчемность будут полностью оплачены из государственного кармана! И прокурор тут к нему не подкопается!

Отпустите шофера, братцы, он не виноват. Ему сказали, и он поехал.

Разница между правдой и ложью состоит в том, что правда существует независимо от нашего к ней отношения, а ложь — это непременно продукт умственного производства.

Правда — это зеркало нашего бытия. Помните, у Пушкина? «Свет мой, зеркальце, скажи и всю правду доложи». Доложило. И что? Пришлось разбить мерзкое стекло.