Новый Мир ( № 12 2012) - Новый Мир Новый Мир

В начале романа главный герой периодически ведет беседы с некой загадочной Франсуазой: «Тебе, конечно, интересно знать, как я провел ночь без тебя. Нормально. Можешь не волноваться». Читатель вправе предположить, что речь идет о неизвестной ему возлюбленной героя. Но тут Носов все переворачивает, почти как в «Нике» Пелевина: Франсуазой оказывается грыжа. Межпозвоночная. Главный герой, детский поэт Адмиралов, несколько меланхоличный, но психологически совершенно вменяемый, наделил свою грыжу именем и успешно с ней коммуницирует. Между тем у Адмиралова есть прекрасная жена Дина, которую во всех смыслах болезненная связь мужа откровенно утомляет. Сначала она пытается тайно избавить любимого от назойливой зависимости с помощью психотерапевта, а потом и вовсе отправляет его вместе со знакомыми в Индию. Уверяют, что там, в фонетически очаровательном городе Ришикеше, живет Гириш-баба. Он просветлен настолько, что избавляет от всех проблем, в том числе и с позвоночником, одним только своим присутствием. И Адмиралов отправляется в экспедицию.

Индийские и петербургские главы в романе чередуются, и различия между ними показательны. О питерских событиях повествуется от третьего лица, бытовые сцены чередуются с социальными зарисовками: в ассортименте профессий и лиц имеются детский поэт, художник-иллюстратор, аудиторы, бухгалтеры, мент и его стервозно-сексапильная любовница, масса психотерапевтов, драматург, путешественники — показательный пробег по разным типам профессиональной занятости — модная сейчас социально-бытовая проза. Индия — тоже модная тема. При этом автор иронически занижает значимость обрисовки быстротекущей действительности, как бы излишне настойчиво выпячивая временную привязку при помощи точных технологических описаний и деталей быта: «Некоторые водители возили с собой бейсбольную биту. Стоимость лечебного воротника, повторяющего анатомическую форму человеческой шеи, была эквивалентна стоимости пяти-шести искусственных косточек для собак. Виза в Индию оформлялась в течение трех дней. На презентациях пользовались пластмассовыми стаканчиками».

Индийская линия, напротив, хронологически пряма и очевидна, причем рассказчиком является сам главный герой, а повествование начинает напоминать травелог. Адмиралов захлебывается адреналином на горных серпантинах, наблюдает за местными обычаями и нормами поведения, меняет свои деньги на рупии, освобождает дорожное полотно от грязи, воды и снега, привыкает к горной болезни. Герой узнает, что такое тхупха и канлинг, как выглядят ступы, коих бесчисленное множество, привыкает ходить по лестницам без перил, есть только правой рукой и разуваться при входе в храм. Индия в тексте предстает очень «индийской», в ней, как и ожидается, есть Кришна и Яшода, разноцветные песчаные мандалы, собираемые семь дней и сдуваемые за мгновенья, песьеголовые люди, йоги, рикши, девушки, переносящие тяжести на голове, и даже вызывание духов с помощью выточенной из человеческой кости флейты. Узнаваемо многое, но не возникает ощущения, что перед тобой разложены затертые сувениры поточного производства. Все переживания и впечатления рассказчика даны искренне, без избыточных восторгов, текст прирастает реальностью. Можно почувствовать принципиальную инаковость Индии, пронизанной духовностью, — жизнь и смерть тут рядом: герой спасает жизнь мальчику, но едва не погибает сам, незаконно попадая в заброшенное место для медитаций (туда же, где стоит ашрам «Битлз»).

При всей различности глав питерских и индийских роман не распадается. Во-первых, текст ни разу не пробуксовывает, поскольку в каждой из небольших глав происходит что-либо занимательное и непривычное (вечеринка психотерапевтов, допустим, весьма увлекательна). Во-вторых, главы оказываются связанными между собой «странными сближеньями» и неожиданными перевертышами. Например, и в Петербурге и в Индии Адмиралов посещает кладбища, каждый раз с довольно странной целью. Вообще тема странных совпадений задана и в питерском повествовании непосредственно. Ни один из появляющихся персонажей не случаен, все оказываются связаны друг с другом, все события так или иначе пересекаются. Отец Дины объясняет ошеломляющие совпадения, счастливые и трагические стечения обстоятельств простой теорией вероятности. Встретившийся Дине милиционер связывает обрушивающуюся на него цепь несчастий с вырвавшимся у нее проклятием. В романе не опровергается ни одна из версий, будь то мистическая или рациональная, но утверждается, что в жизни есть место странностям, внезапностям и причудливостям. Взять ту же Франсуазу.

Не следует ждать, что ее образ станет предельно ясным или же все спишется на психологический крен. Франсуаза, понятно, не только грыжа. Для Адмиралова это собеседник, который всегда с тобой, вдохновляющая муза, помогающая постоянно возвращаться к себе и подтверждать собственное существование. Франсуаза даже фигурирует в одном из стихотворений Адмиралова. Именно ей герой рассказывает обо всем, что происходит в Индии. Синдром Франсуазы — это одновременное расширение личности и попытка найти единение, удостовериться в подлинности мира. В Индии, когда Адмиралов переполняется впечатлениями, он все меньше вспоминает о своей «спутнице». Более того, в стремящейся к внутренней гармонии стране Франсуаза все меньше проявляет себя через боль, еще раз подтверждая свою психосоматическую природу.

Роман называется «Франсуаза, или Путь к леднику» — грех было бы проигнорировать такое соположение. К леднику герой в конце концов направляется, чтобы встретиться с Гириш-бабой и избавиться от грыжи (и от Франсуазы). Ледник — что-то холодное, величественное, с ветрами и свежим воздухом вокруг. Тот, к которому в итоге подходит Адмиралов, — не просто туристическая достопримечательность — это исток Ганга и место медитации Гириш-бабы, точка ясности и обновления. Символическое убийство Франсуазы — сущности вспомогательной — должно состояться в месте обретения гармонии, что вроде бы логично — более ее присутствие не требуется.

Возможно, избавление от грыжи все же не приведет к исчезновению Франсуазы. «Грыжи нет, а синдром-то остался… И он словно в воздухе подвешен, этот синдром. И чувствует наш герой себя опустошенным. Стало не хватать в жизни чего-то. Нет грыжи любимой, а синдром-то есть! И вот у него отношения того же рода возникают с самим синдромом…». Тем более от Франсуазы есть своя польза — ведь это именно она привела Адмиралова к леднику…

Завершилась ли авантюра Адмиралова успехом, мы не узнаем. Автор проделывает после упомянутой главы изящнейший кунштюк, перелицовывающий все ранее прочитанное. Имеющийся сюжетный трюк можно соотнести с содержанием другого нетривиального травелога — «Фесом» Глеба Шульпякова, но в романе Носова меньше однозначности и больше положительных перспектив. Так же неожиданно оказывается, что, возможно, не было никакой Индии. Вернее, была, но Адмиралов был ее единственным гостем. И эта Индия — совсем не та, в которую мы можем полететь самолетами «Аэрофлота».

Роман удивляет, но действует еще до того, как ты разгадаешь все ребусы.  И дело не в том, чтобы не понять, при чем тут грыжа и откуда столь странная любовь. Фокус в ином: думая об этом, ты все внимательнее вглядываешься в роман, сопоставляешь сюжетные линии, собираешь подсказки… Франсуаза — провокация, и для героя и для читателя.

Александра ГУСЬКОВА

«Я прожил жизнь в ширину…»

Сергей Гандлевский. Бездумное былое. М., «Corpus», «Астрель», 2012, 160 стр.

До колючих седин доживу

И тогда извлеку понемножку

Сотню тысяч своих дежавю

Из расколотой глиняной кошки.

Сергей Гандлевский

Начнем разговор о книге воспоминаний Сергея Гандлевского его же собственными словами: «Я прожил жизнь в ширину, а для глубинного измерения в моем распоряжении был я сам — с меня и спрос. Для писателя, каким я мечтал бы стать, такой образ жизни, может быть, и не плох. Все, что я повидал „в людях”, я повидал в роли дилетанта. Мою прямую работу — таскать тяжести, разбивать лагерь, рыть землю и бурить ледник — профессионалы-ученые делали лучше меня. Но в таком стороннем, не вконец профессиональном взгляде, мне кажется, тоже что-то есть. Мне кажется, я научился чувствовать и ценить это и в литературе, как примету какой-то человеческой и правильной уязвимости и незавершенности». Это своего рода квинтэссенция всего текста. Здесь и указание на принадлежность к «поколению дворников и сторожей», и слегка ироничный, вернее — самоироничный тон, и мысль о человеческой уязвимости... Но обо всем по порядку.