Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул

В итоге я оказываюсь в таком промежуточном положении, сидя на кровати, где развалилась эта жертва экстази, но не слишком вовлеченный в общение с ним. Он, впрочем, вполне счастлив после массажа ног, сделанного ему знатоком наркотиков с желтоватыми щеками и хвостом на голове, который оказывается американцем и сообщает, что массаж очень полезен, когда принимаешь экстази.

— Мм, — звучит голос жертвы экстази.

— Значит, ты уже не первый раз? — спрашиваю я американца.

— Да, — говорит он, не повернув головы и продолжая растирать ноги. Затем, почувствовав обидность своей немногословности, он поднимает голову и добавляет: — Неоднократно.

— И сегодня тоже? — говорю я.

— Нет. Сегодня мне достаточно того, что я смотрю, как другие в первый раз получают от него удовольствие. Первый раз — он совершенно особенный.

Одна моя половина думает: жалкий хиппи. Другая половина думает: душечка.

— У тебя это первый раз? — спрашивает он.

— Да. Нет. Я хочу сказать, что принял таблетку. Просто я не уверен — не может так быть, что в партии попадаются фальшивые?

— Тебе, наверно, кажется, что не подействует, да?

— Пожалуй.

— Она подействует.

— Будем надеяться.

— Когда ты принял?

— Час и… четырнадцать минут назад.

— Теперь уже скоро. Тебе мешает только твой страх, что она не подействует.

— А может быть, она уже действует, а я этого просто не замечаю? — высказываю я свое предположение.

— Когда подействует, ты заметишь.

С кровати доносится подтверждающий голос жертвы:

— Когда подействует, ты узнаешь.

— Но как я… — О, что-то в этот момент произошло. — Ты думаешь, что… — Я чувствую, как мой рот раздвигается в невероятной улыбке, а из желудка поднимается желчь. — Мне кажется… — Теперь у меня действительно рвотные корчи. Улыбка такая, что разрывает лицо. Весь позвоночник и затылок онемели и покалывают. Я улетаю, удаляюсь, парю в пространстве. И эти ощущения непрерывно усиливаются. Я хочу обо всем этом рассказать американцу, но не могу, потому что зубы сжимаются все плотнее и плотнее, и слишком сильно ударило в голову, и я едва удерживаю внутри содержимое своего желудка.

Вот оно, значит, как происходит — думает какая-то небольшая часть меня. Совсем небольшая, потому что основная часть моего мозга улетела уже слишком далеко, чтобы быть в состоянии что-либо анализировать. Она просто существует. И я просто существую.

Но та, очень маленькая часть, которой хочется анализировать, упорно сопротивляется. Потому что, в конце концов, я же журналист, а журналист всегда стоит в некотором удалении от действительности, наблюдая и анализируя ее, никогда не будучи полноценным участником. А разве можно не анализировать, когда с тобой происходит нечто столь невероятное? У меня нет сомнений, что неисследованная жизнь — непрожитая жизнь. И я знаю, что там этот хиппи…

Он мне улыбается.

Я улыбаюсь в ответ — что еще я могу сделать при таком оральном эквиваленте неуправляемой эрекции.

Я знаю, что он хочет сказать. Он хочет сказать: «Не сопротивляйся. Плыви по воле волн». Я знаю, потому что слышал, как он говорил это другим. Но я — не такой, как…

О да. О да. О да. Теперь я знаю, что такое кайф.

Прекрати анализировать. Плыви по воле волн.

«По воле волн» — какая замечательная мысль. «Воле» — с этим прекрасным округлым звуком «О». И «волн» — с этим прекрасным округлым звуком «О». В рифму. Абсолютно рифмуется. Более совершенной рифмы не существует. А может быть, и существует. Все рифмы совершенны, не так разве? Кроме тех, которые не совершенны. Как… нет, слишком трудно. Но это нормально. Вообще все нормально. Плыви мой челн по воле волн. Снова рифма, еще одна совершенная рифма. Он умен этот человек это так умно сказать мне что нужно плыть по воле волн когда ты под экстази потому что я отдаюсь волнам я плыву и вздымаюсь как огромная волна вот еще одна.

У-у-у! Как будто желудок высасывают до дна через рот. Виски и затылок парализованы. Но я укутан, мерцаю, разгорячен и…

Нет! Слишком. Это уже слишком.

Все больше и больше. Думать невозможно. Просто чувствовать.

Чувствую себя прекрасно.

Боже, я чувствую себя прекрасно.

Если бы так чувствовать себя всегда.

Всегда.

Всегда.

Всегда.

Всегда.

ВСЕГДА.

И все это благодаря наркотику. Одной маленькой таблетке. Одной маленькой таблетке, которую я обожаю, она такая замечательная, что я хочу рассказать о ней всему миру, чтобы все могли чувствовать себя такими же счастливыми, как я. Разве это не было бы прекрасно? Если бы мы принимали эти таблетки все время, каждый день! И мы все смеялись бы. Никогда больше не было бы войн. Всюду — мир и любовь.

Правда, экономика несколько пострадала бы. Если бы народ только слонялся без дела, улыбался и занимался любовью.

Так, если в голову приходят такие мысли, значит, действие наркотика ослабло.

И такие мысли тоже лучше гнать, потому что если начинаешь думать, что наркотик стал действовать хуже, чем раньше, то это означает, что он стал действовать хуже, чем раньше, потому что, если ты в состоянии это объяснить, это значит, что…

Джош. Я тебя очень люблю, ты замечательный человек, и я никем другим не хотел бы быть сейчас не сейчас никогда — слушай, ты совершенно запутался, Лучше расслабься и…

Плыви по воле волн, как сказал человек — тот, который смотрит сейчас на тебя и говорит:

— Сделать тебе массаж ног?

— Да, пожалуйста. Если не трудно. Если ты уверен, что тебе это не трудно.

Мой голос звучит нерешительно, мило, невероятно вежливо, как у хорошо воспитанного ребенка, который только что овладел даром речи. Все кажется каким-то расплывчатым и далеким, как будто я смотрю на мир через перевернутый бинокль.

С большой неловкостью я снимаю туфли. Координация нарушена, но самое большое препятствие составляют невероятно извивающиеся шнурки, которые скользят и вьются в дырочках, как змейки. И прикосновение кожи. Она такая… кожаная. Почему раньше я никогда не замечал, какая кожаная кожа? Гибкая и тягучая, как крылья летучей мыши, и в то же время прочная, как воловья шкура — смешно, потому что это и есть воловья или бычья шкура. И это только начало. Потому что не менее изумительна тягучесть и шерстистость моих носков, которые с грубым шершавым ощущением соскальзывают с холодных влажных ног, как… э-э, шерсть с голого тела, но только острее.

— Ты очень милый, — говорю я ему, пока он массирует мои ступни. Массаж очень приятен, но еще приятнее физический контакт с другим человеческим существом.

— Ты тоже.