Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул

А музыка…

Басы бухают под ногами, эфемерные мелодии мерцают и порхают в мозгу, как райские птицы — такой музыки ты никогда не слышал. Ну, с прошлого раза. Она сверкает, пульсирует, вселяет энергию, вдохновляет — как будто квинтэссенцию счастья, горячую и приятную, закачивают тебе в вены, и она проходит по твоим рукам в ладони, ладони с удивительными пальцами, такими извивающимися, ловкими, чудесной формы…

Эта сосредоточенность на ладонях — это хорошо, очень хорошо, потому что, если только я не заблуждаюсь очень сильно — а это возможно, это может быть рудиментарная память от прежних приемов экстази, оживленная музыкой, — но если это не так, то у меня тайное и крайне приятное подозрение, что может быть, да, возможно, я…

Молли поймала мой взгляд. Сначала просто застенчивый, пробный взгляд, как бы спрашивающий: «Ты?..»

Галлюцинирую.

«Думаю, что да», — отвечаю я. Конечно, телепатически, потому что мы общаемся исключительно с помощью глаз, засасывая друг друга в пучину своих зрачков.

Она широко улыбается, и я тоже.

И я вдруг понимаю, как ошеломительно, удивительно и поразительно она красива. Хотя очевидно, что я понял это в какой-то момент раньше, но со временем перестаешь замечать такие вещи. Внезапно я замечаю каждую деталь: стриженые каштановые волосы, широкий лоб, густо-серые глаза, аристократическую бледность кожи. Сказать ей, как она ослепительно красива? Не смутит ли это ее? Не будет ли это неприличным в присутствии Томми?

Она что-то говорит, но я не понимаю смысла, только чувствую, что это чудесно. Она произносит это с сумасшедшей улыбкой.

— Что?

Она произносит это снова. Я опять ничего не слышу.

Она охватывает мое плечо и притягивает мое ухо к своему рту.

У нее горячее дыхание и низкий голос.

— Спасибо.

— За что? — кричу я в ответ.

— За это, — она обводит зал рукой.

— С нашим удовольствием.

Ей это кажется очень смешным.

— Ваше удовольствие! — говорит она и все улыбается, улыбается, улыбается.

Я улыбаюсь.

Томми улыбается.

Все улыбаются. Достаточно встретиться с кем-то взглядом, и получаешь в ответ признательную улыбку. Я под кайфом. Ты под кайфом. Мы все под кайфом.

А диджей? Этот парень великолепен или этот парень великолепен? Он великолепен. Он — бог. Вполне может быть, что он — Бог. Потому что здесь как в церкви. Пусть не внешне, но по атмосфере. Здесь атмосфера огромного собора с готическими сводами и раскатами духового органа, как в «Капитане Немо», от которого мурашки бегут по спине, а мозг взмывает к небу. И колокола. Церковные колокола. Записи — сэмплы, как их называют — церковных колоколов Ибицы. «Балеарик» саунд.

Бом бом бом бом бом бом бом бом бом бом.

Эту я знаю. А эта совершенно необычна. Знать названия всех этих безымянных вещей безымянных групп, которые играет безымянный диджей.

«De Testimony», Fini Tribe.

Мне бы хотелось поделиться этой интереснейшей информацией с Томми и Молли. Но я нем. Я все еще балдею и могу думать только об этом.

Колокола! Колокола! Звонящие колокола!

И улыбаюсь, когда диджей начинает вставлять куски другой мелодии, которую я знаю.

Но он играет нами, этот диджей. Как кошка с мышонком.

Иногда темп замедляется, когда он делает передышку. И делает это — хотя ты можешь не знать об этом и просто подумать, отчего мне стало не так хорошо, как десять минут назад, — подражая химическим процессам в твоем мозгу, волнообразным приступам эйфории. Если перед этим у тебя был кайф, то теперь уже нет, и хотя какая-то твоя часть по-прежнему находится в этом уютном закрытом отсеке головы под воздействием таблетки, но другая часть смутно чувствует непорядок. К тебе возвращается сознание, и понимаешь, что находишься в клубе, под действием таблетки экстази, и знаешь по опыту, что она дает взлеты и падения, и хочешь, чтобы этот провал скорее закончился и тебя снова вынесло наверх. Если ты провел какое-то время в танце или действие таблетки приближается к концу, то в такой период предлагаешь друзьям пойти всем вместе в зал для охлаждения. Но всегда находится кто-нибудь, еще не достигший твоей стадии. Он все еще гудит. Он хочет остаться. И тогда начинается отчаянный спор, кому идти, а кому оставаться: «Ты согласен? Ты уверен, что не против? Я пойду, если тебе так хочется, просто…» — потому что все хотят, чтобы все остальные делали то же самое, что и ты, чтобы быть такой же одной большой счастливой семьей, как вначале.

К счастью, я еще не дошел до этого. Я на той великолепной стадии, когда ты достаточно одурел, чтобы не следить за своими действиями, но не настолько одурел, чтобы быть не в состоянии принимать разумные решения типа:

«У меня обезвожен организм. Пойду возьму выпивки для всей компании, а по дороге пописаю, и это будет очень весело, как всегда, когда идешь в туалет под экстази, и я подружусь со многими людьми и вернусь под бурный восторг своей семьи как раз к тому моменту, когда музыка снова начнет набирать обороты, и буду наслаждаться еще одной высокой волной в полной уверенности, что перерыв прошел не зря и теперь мы затоварились важными вещами, такими как вода. Или жвачка».

Жвачка — это очень существенно. В клубах это редкий и ценный товар, потому что у всех здесь одна проблема: неотвязная потребность жевать и жевать, отчего на следующий день могут болеть челюсти, да и зубы можно повредить из-за того, что сводит челюсти. Но за стойкой резинку не продают. Или продают, но она давно кончилась, поэтому ты ставишь себе еще одно задание — хорошо иметь задания, когда ты под экстази. Это дает чувство цели, а потом чувство удовлетворения. Достать резинку.

Первая остановка — у бара, взять воды. Те, кто работает в баре, всегда выглядят обозленными. Или у меня гиперчувствительность от экстази. Нет, вряд ли. Причина, думаю, в том, что они все трезвые, а клиенты все съехавшие, и барменам это кажется несправедливым. Кроме того, на чаевые надеяться не приходится. Все покупают только воду, но не будешь же давать чаевые за воду?

Бармен, который ближе всего ко мне — молодой, светловолосый, коротко стриженный, типа серфера из Австралии, — прислонился спиной к холодильнику во всю стену с множеством банок «Red Stripe», которые он не продал, скрестил руки на груди и намеренно не смотрит в мою сторону.

Я хочу показать, что симпатизирую его тяжелой доле — не потому, что нажрался дурацкого наркотика и теперь во все стороны излучаю мир и любовь и не сделал бы исключения для Гитлера, если бы встретил его, а потому, что действительно сочувствую ему.

Лучше всего при этом, как мне кажется, сделать вид, что я не на экстази.