Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул

Но если она и говорит что-нибудь касающееся личных отношений, то я этого не слышу, потому что занят перебором вариантов своего ответа. И чем дольше я размышляю, тем сложнее становится. То, что вначале казалось вполне невинным интересом к текущему состоянию ее личной жизни, теперь кажется почти равносильным вопросу: «Ну ты будешь трахаться, или как?»

Похоже на то, как стоишь жарким летним днем на краю мельничного пруда. Знаешь, что, когда окунешься, вода покажется замечательной, и знаешь, что все равно нужно прыгать, потому что иначе потом будешь жалеть. И все равно тянешь и тянешь до последнего момента. Думаешь, как обожжет холодом, когда прыгнешь. А что, если окажется мелко? Что, если там щуки? Или пиявки?

В очередной раз долго разбегаюсь и все равно останавливаюсь в последний момент. Наконец выпаливаю:

— У тебя есть приятель?

И внезапно понимаю, что прервал какой-то очень личный и грустный ее рассказ о любимой покойной тете.

Поэтому, наверно, она долго молчит, прежде чем ответить:

— Нет. А у тебя?

— Нет, пожалуй, и мне в данный момент не хотелось бы иметь постоянную связь. Во всяком случае серьезную. Моя жизнь сейчас развивается очень бурно, и я думаю, что было бы нечестно ставить кого-то в такое положение, когда он вправе ожидать от меня того, что я не в состоянии ему дать.

— Выполнения обязательств?

— Ну, можно сказать так. Ты считаешь, что это признак незрелости?

— Да. — Она смотрит на меня тяжелым, многозначительным взглядом. — Но я не стала бы винить тебя. Честно говоря, у меня самой сейчас совершенно такие же чувства.

— Да ну? — произношу я, избегая встречи глазами с ней. Конечно, она может иметь в виду, что избегает любых отношений, включая одноразовые. Но есть в этом неестественно голубом взгляде что-то такое животное и хищное, что подсказывает моему опьяневшему мозгу прямо противоположное. «Полижи меня, трахни меня, сделай со мной все, что ты хочешь» — вот что мне в нем видится. «Плевать на завтра, плевать на то, что мы больше никогда не встретимся. Займемся этим сейчас».

Я поднимаю на нее глаза, чтобы проверить свое ощущение, и вижу в них то же самое. Я теряю силы, снедаемый желанием, ноги отказываются слушаться. Я хочу сказать ей: «Черт с ней, с пиццей. Едем к тебе домой немедленно», — но нужно сначала прочистить комок в горле, и тут…

— Одна пицца с помидорами. Одна горячая американская, — объявляет официант, размахивая огромной мельницей для перца над тарелкой Кэрол.

И все волшебство пропало. Очарование исчезло. Как будто во время разгула врывается полиция и мы изумленно отвечаем: «Кто — мы? Да вы что! Мы просто ужинаем!»

Мы молча жуем пиццу.

— Пожалуй, слишком острая. А у тебя?

На короткое мгновение мы встречаемся взглядом. «Да, едва не свершилось», — видится каждому из нас. Только непонятно — с сожалением или с большим облегчением.

Так же непонятным это остается, когда я стою внизу бетонной лестницы, изъеденной мочой и разукрашенной граффити, которая ведет к ее квартире, и думаю, принять ли мне приглашение подняться на чашечку кофе.

И по-прежнему непонятно, когда я уже поднялся и сижу, держа в ладонях чашку отвратительного растворимого кофе и пытаясь устроиться на громадном мешке, который из всей ее обстановки больше всего напоминает кресло. Кэрол сидит на полу напротив меня, целомудренно скрестив ноги, и ничто в ее поведении не говорит, что она пригласила меня за чем-то иным, кроме как выпить чашку тонизирующего напитка с кофеином и после вежливо распрощаться. Это досадно, потому что, будь она немного развязней, я решил бы свое затруднение.

С одной стороны, я изголодался по сексу, ни в кого не влюблен и неожиданно оказался наедине с молодой женщиной, которая, судя по всему, не станет активно возражать, если я предприму в отношении нее активные действия.

С другой стороны, я должен подумать о своей репутации. Почти наверняка все мои действия станут во всей красе известны всем ее подругам, а стало быть, и каждому сотруднику газеты. Кроме того, она мне не нравится. И существует вероятность, что она рассчитывает на длительные отношения; что она не собирается расстаться после первого свидания; что сближение с ней обрекает меня на новые встречи. Мне этого совсем не нужно.

А нужно мне…

— Можно тебя кое о чем спросить? — говорит она.

— Конечно.

— Зачем ты сюда приехал?

— Что? Ну… я думал, тебе это приятнее, чем возвращаться домой на такси.

— И все?

— Ну… я подумал, что мы сможем лучше узнать друг друга, и все такое прочее.

— И все прочее?

Я вяло киваю и ищу сигарету.

— Скажи, зачем ты на самом деле приехал? — говорит она. Я вижу, что она дрожит, как будто пытаясь побороть свою естественную сдержанность.

— Ты в самом деле хочешь это знать? — говорю я, зажигая сигарету и глубоко затягиваясь.

— Да.

— Не могу сказать. Слишком смущаюсь.

Она наклоняется ко мне, отводя волосы от уха. Милое ушко.

— Тогда скажи на ухо, шепотом.

— Не могу.

— Ты не можешь мне сказать?

— Да. Нет, наверно.

— Тогда попробуй написать. Сможешь?

— Не уверен.

— Попробуем.

Она легко поднимается с пола в приятном, плавном гимнастическом движении, которое меня озадачивает: то ли она более гибка, чем я себе представлял, то ли от желания у меня мозги повредились.

Она возвращается с ручкой и несколькими листами бумаги.

— О, боже, — говорю я, краснея, — может, не нужно?

— Делай как хочешь.

— Но я не знаю, что писать, — говорю я.

Конечно, я надеюсь, что она скажет что-то безопасное и предсказуемое, типа «но ты же журналист», напряжение пройдет, и все войдет в норму. И в то же время я хочу не этого. Хочу более острых ощущений.

— Напиши, чего ты больше всего хочешь. Со мной. Здесь. Сейчас, — говорит она.

«Я ХОЧУ…», — пишу я и останавливаюсь, не в силах продолжить. Поднимаю взгляд, глупо ухмыляясь.

— Может быть, сначала написать «Дорогой Санта-Клаус»?

Она не отвечает. Выражение ее лица почти презрительно.

«ТРАХНУТЬ ТЕБЯ», — быстро дописываю я, как будто скорость может убавить неловкость ощущения.

Я протягиваю ей записку. Она держит ее перед собой, и я вижу, как дрожит ее рука. Она избегает моего взгляда.

Она пишет свою записку.

«КОГДА?» — сказано в ней.

«НЕ… — пишу я. Думаю написать „немедленно", но вдруг понимаю, что соотношение сил изменилось, что меня радует, и добавляю: — СЕЙЧАС».

Моя сигарета догорает до фильтра. Я тушу ее в пепельнице и закуриваю новую, спокойно и садистски наблюдая за Кэрол с высоты своего трона.