Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников

офицерских кортиков и пистолетов. Он привез их из Киева, где в последние годы войны работал его отец. У Кости был даже настоящий немецкий пистолет-автомат «шмайсер», и мы к нему тщетно пытались подобрать патроны. С Костей связана неприятная история, случившаяся во время его пребывания у нас на даче в Туристе. Мне было в то время лет тринадцать или четырнадцать. Костя был на год старше. Я увлекался охотой, и у меня был дробовик 32-го калибра, переделанный из воинской «берданки» с затвором, как у трехлинейной винтовки. Костя, конечно, как увидел это ружье, так не выпускал его из рук. Однажды мы сидели с ним друг напротив друга в маленькой комнате дачи, в которой мы с ним жили. Костя держал ружье на коленях и крутил затвор. Случайно он нажал на курок, и ружье, оказавшееся заряженным, выстрелило. Заряд крупной дроби пролетел мимо моего живота и сделал глубокую дыру в бревенчатой стене дома в полуметре от меня. Дед выскочил из соседней комнаты, где он пил чай, мертвенно-бледный, с трясущимися руками, и, увидав, что мы оба живы, начал страшно кричать на Костю: «Вон из моего дома! Чтобы ноги твоей здесь не было!» И т. д., и т. п. Пришлось Косте срочно уезжать в Москву. В старших классах Костя стал увлекаться западной музыкой, доставал джазовые американские пластинки, каждый вечер ловил по радио «Голос Америки» концерты Уиллиса Коновера и вообще сделался типичным «стилягой» со всеми атрибутами этого стиля – узкими брюками, ботинками на толстой рифленой подошве, длинными пиджаками, яркими галстуками и набриолиненной прической с «коком». У меня ничего этого не было, хотя брюки мне разрешили немного обузить, и я Косте, честно говоря, завидовал. Он по старой дружбе иногда брал меня с собой на Бродвей, как мы тогда называли улицу Горького, но в его новую компанию я не вписался и постепенно от Кости отстал. В более старшем возрасте Константин Страментов, студент Архитектурного института (МАРХИ), прославился своей связью с некоей американской журналисткой, которая написала несколько скандальных статей о московских «стилягах». Я слышал, что он был замешан в какой-то торговой афере с предметами искусства, попал под суд, а потом женился на англичанке и уехал в Англию, где стал английским джентльменом, большим, чем сами англичане. Умер он в 2018 году, оставив сиротами четверых детей.

Наш дом был расположен в нескольких кварталах от Курского вокзала и примерно на таком же расстоянии от улицы Покровка, позже ставшей улицей Чернышевского. Дом занимал целый квартал между двумя Казенными переулками – Большим, переименованным в честь Аркадия Гайдара, который жил здесь в одном из домов, и Малым, которому дали имя Мечникова, наверное, в связи с расположенным здесь Институтом вакцин и сывороток его имени. Это был огромный восьмиэтажный дом, в плане напоминавший растянутую и перевернутую букву «П». Его фасад в мое время был буро-желтого цвета, и в нем со стороны улицы за высокими стеклянными витринами размещался промтоварный магазин и сберкасса. Внутри буквы «П» был довольно большой двор, в который выходили двери всех двенадцати подъездов. Уличные, парадные, двери подъездов повсеместно были заперты, как это обычно делалось в советское время, не знаю почему. В центре двора, занимая большую его часть, располагался сквер. В сквер вели четыре лестницы с цементными вазами по углам, потому что он находился на возвышении. Во время строительства дома землю, вынутую при рытье котлована, не вывезли, а уложили плоским прямоугольником в середине двора. С этого искусственного холма младшие дети зимой катались на санках и на подручных средствах по ледяным дорожкам, накатанным в нескольких местах. Самые отчаянные из тех, кто постарше, скатывались по ним стоя на ногах, а более осторожные – сидя на портфелях или сумках. В нижней части двора, расположенной ближе к въездным воротам и к нашему подъезду, была земляная площадка, на которой летом играли в футбол и волейбол, а зимой устанавливали хоккейную коробку. Теперь там тоже сквер, а по его краю выросли толстенные деревья, которые посадили уже без нас. Вдоль внутренних стен дома были проложены узкие асфальтированные проезды в один ряд, по которым к подъездам подъезжали немногочисленные автомашины, привозившие и отвозившие некоторых людей, живущих в доме. Несмотря на достаточно высокий социальный статус большинства жильцов нашего дома, на моей памяти собственный транспорт был лишь у нескольких семейств, к которым принадлежали и Сперанские, хотя служебные машины приезжали за многими. На задней части двора, вдоль забора, отделявшего наш двор от соседнего, школьного, стояли несколько железных гаражей, среди которых нашего, увы, не было. Дед получил чуть ли не последнюю оставшуюся квартиру в этом доме в 1939 году, когда дом уже был заселен, и места под гараж нам не досталось. Мой отец в начале пятидесятых годов вышел из этого положения, купив у кого-то такой же железный гараж во дворе другого дома, в пяти минутах ходьбы от нашего.

«Чкаловский» дом, хотя и относился к привилегированным, был, конечно, значительно ниже уровнем, чем печально известный Дом на набережной. Но и количество арестованных в нем было значительно меньше. Впрочем, мы не жили здесь в пик репрессий тридцатых годов, а после войны я не помню ни одного шепота о внезапно исчезнувшем обитателе дома. Военизированной охраны ни во дворе, ни в подъездах не было, въезд во двор был свободным, но в каждом подъезде дежурила лифтерша, в обязанность которой входило вызывать лифт с верхних этажей вниз и выпытывать у незнакомцев, куда они направляются. Вообще и подъезды дома, и двор были весьма цивилизованными и, несмотря на близость Курского вокзала, бомжи и иноверцы здесь не появлялись. Единственными нарушителями спокойствия в первые послевоенные годы были точильщики и старьевщики. Раз или два в неделю во дворе раздавался громкий гнусавый голос, возвещавший: «Паять, починять, ножи, ножницы точить!» или «Старье берем-м-м, старье берем-м-м!» Но все это было вполне мирно и благопристойно. А потом и они исчезли.

Несмотря на кажущееся благополучие, классовые конфликты в нашем доме все же имели место. Дело в том, что в крыле дома по Малому Казенному переулку был подвал, в котором жили дворники и некоторые лифтерши. А у них были дети. Наши подвальные сверстники считали себя незаслуженно обделенными судьбой и нередко вымещали свою обиду на нас, детях «надземелья». Не знаю, как другие мальчишки, но я всегда чувствовал себя виноватым в том, что живу в отдельной большой квартире на втором этаже, куда даже можно было ездить на лифте. Когда у бабушки стали болеть ноги, домоуправление по заявлению деда