О русской словесности. От Александра Пушкина до Юза Алешковского - Ольга Александровна Седакова

решений и т. п., natura naturans поэта – скрыт именно за «простотой» Ахматовой, за тем, что в ней связывается с «прозаической родословной»[137]. Здесь преобладают события, и события в самом традиционном, самом простодушном смысле: роковая встреча, измена, смерть… Природа или культура (в Эрмитажных залах, Где со мною мой друг бродил) существуют только вокруг людей, живущих жизнью «героев», и относятся к ним как разнообразные зеркала. Глубинные мотивы, принадлежащие поэтическому миру, не только сложно извлечь, вероятно, они не могут иметь здесь такого решающего значения, как, например, описанный А. К. Жолковским инвариант «великолепия» для лирики Б. Пастернака[138]. Отвлечение от явно выраженного («роман в стихах») и явно утаенного (затекстовый автобиографический контекст; подтекст, выстроенный цитатами и реминисценциями) в стихах Ахматовой, конечно, обедняет портрет этой лирики больше, чем какой-нибудь другой. Однако моя тема – только один, не связанный прямо с прозаическим «содержанием» глубинный мотив в его разнообразных воплощениях. В отношении к нему Ахматова удивительно постоянна. Им насыщена и «Поэма без героя», обычно противопоставляемая лирике. Назовем его «одно в другом».

1. Сквозное проведение мотива и его особенности

Зрительным представлением этого мотива могла бы быть «матрешка», вложенные друг в друга объемы. Не соположность вещей, а их внутриположность и ее возможные последствия – лирическая тема Ахматовой. Глубинный мотив внутриположности проводится на всех уровнях ее поэтики и, как часто бывает, ярче всего откликается на самых поверхностных.

На уровне стихотворного языка: необычайное множество конструкций с предлогом «в», которые можно было бы принять за обычный поэтизм, если бы не их интенсивность и пространственная осмысленность: И душная во мне тоска; в тебе такая мука; Лежит во мне одно воспоминанье; во мне еще жива Страстная страшная неделя; Во мне печаль, которой царь Давид По-царски одарил тысячелетья; Иль тайна тайн во мне опять и т. п.[139] Первое стихотворение первой книги Ахматовой – все из таких, отвечающих на вопрос «в чем?» определений (любовь – в молитве тоскующей скрипки ‹…› в еще незнакомой улыбке, змейкой, голубком). Характерная странность ахматовского мира – определение предмета через его место.

На предметном уровне – всяческие ларцы, ящики, укладки, шкатулки, котомки – разного рода вместилища, переполняющие мир Ахматовой.

На уровне сюжетно-композиционном: Со дня Купальницы-Аграфены Малиновый платок хранит. Молчит, а ликует, как царь Давид. В морозной келье белы стены, и с ним никто не говорит. Приду и стану на порог, Скажу: «Отдай мне мой платок!» (75)[140]. До последнего двустишия – это образ замкнутого хранилища, тайника (красное хранится в белом, горячее и летнее – в холодном, страсть – в молчании). Финальный композиционный жест открывает ларец этого стихотворения, наружу выхвачен малиновый платок и все, что пряталось. Противоположный композиционный жест – финал стихотворения «Я с тобой не стану пить вино» (75): вместе с опущенными глазами все захлопывается внутри. Композиционные решения, совпадающие с одним из вариантов нашего глубинного мотива, особенно ярки в первых книгах Ахматовой. С новой сложностью смысловая композиция – метафора мотива возникает в «Поэме без героя».

Наконец, на «Идеологическом» уровне: Как в прошедшем грядущее зреет, Так в грядущем прошлое тлеет (358) – и общая картина времени у Ахматовой (см. ниже; мы пока приводим только очевидные, не требующие особого разбора примеры).

Внутриположность, изображаемая Ахматовой, необычна. Три ее свойства кажутся самыми интересными.

1. Часто, но не обязательно внутриположны контрастные вещи. Но, вопреки ожиданию, внутреннее не относится к внешнему, как «реальное» к «мнимому», «суть» к «видимости»: Как белый камень в глубине колодца, Лежит во мне одно воспоминанье (124) – и внутреннее, и внешнее, и «я», и «колодец», и «камень», и «воспоминание» одинаково реальны и равноценны. В таком мире нет необходимости устранять внешнее, срывать его, как личину, за которой скрывается лик. Свойство вещественности или невещественности также не имеет значения в этом контрасте: материальное и невещественное легко приравниваются друг к другу уподобляются: Царскосельскую одурь Прячу в ящик пустой, в роковую шкатулку, в кипарисный ларец (262) – если вещественность этого ящика-шкатулки-ларца мнимая, ибо он на ходу превращается в книгу Ин. Анненского, то настолько же мнима невещественность «одури» (ср. совершенно дематериализованный ларец у Блока: Только первая снится любовь, Как бесценный ларец, перевязана Накрест лентою, алой, как кровь). Если и можно назвать какой-нибудь признак ахматовского противопоставления внешнего и внутреннего – это психологический контраст, страсть внутри бесстрастия (или наоборот), особенно ясный в конкретных воплощениях мотива: «красное в белом и белое в красном» (см. ниже), в сюжете – условно – «дурной монах» или «блаженная блудница».

2. Внутриположные вещи могут существовать раздельно – это относится и к таким «вещам», как сердце: вынь из груди мое сердце и брось (287), сердце скрыла, Словно бросила в Неву (187). Они самостоятельны, разделены твердой границей и не вступают ни в какое взаимодействие. Почти пушкинский образ: И малиновые костры, Словно розы, в снегу растут, даже усугубленный: ведь здесь в опасности не только роза, но и снег – но вся сладострастная острота пушкинского образа исчезла. По ахматовской физике все остается собой в любом месте – и лед в зное: Во мне – как льдинка в пенистом вине ‹…› Не растопил ее великий зной (114).

3. Внутренность или внешность внутриположных вещей не постоянна. Они могут меняться пространственной ролью: воспоминанье может лежать внутри, его достают, прячут, вынимают. Но в него можно войти, как в дом, в подвал. На перемене пространственных функций «мы – она» построено смысловое развитие стихотворения «Родная земля»: В заветных ладанках не носим на груди ‹…› Но ложимся в нее и становимся ею (263). Другое стихотворение представляет все наоборот: И туда не вернусь! Но возьму и за Лету с собою Очертанья живые моих царскосельских садов (254). Такая перемена местами – один из отзвуков «зеркальной темы» Ахматовой: Не я к нему – а он ко мне ‹…› Не он ко мне – а я к нему (235). Зеркальная перемена местами внутреннего и внешнего разыгрывается в «Поэме без героя»: маски гостей – это, собственно, вывернутая наружу их внутренняя сущность. He-герой, пришедший без маски, тем самым оказывается лишенным сути. Так же значительна и множественность масок героини.

2. Варианты мотива

С мотивом «одно в другом» у Ахматовой обычно связана какая-нибудь сюжетная ситуация. Можно выделить три таких ситуации:

I. Статическое положение одного в другом;

II. Положение, несущее в себе потенциальное нарушение статики;

III. Динамическая ситуация: установление или нарушение внутриположности. (Нужно отметить своеобразие динамики Ахматовой: это мгновенное, результативное действие. Оно может быть многократно – сколько раз – но не постепенно: это, собственно, не