Черный ксеноархеолог - Юрий Валерьевич Максимов

склонялась, а второй не приходил ей в голову. Было приятно, что я смог сказать Лире что-то новое. Сказал, конечно, и тривиальное:

– Самое главное – не устраиваться работать ни во что с названием «Фронтир».

– Да уж, надо идиоткой быть, чтобы устроиться.

– Может быть, при поступлении эта контора будет носить другое название, а потом сменит?

– Ну тогда при выдаче бейджа с этим названием я точно уволюсь.

На этом мы закончили обсуждение загадочного бейджа.

Что сказать про дальнейшие события перелета к Капири? Основное внимание мы уделяли Иши. Как я уже упоминал, отношение Лиры к Герби существенно улучшилось, что же касается Келли, то не похоже было, что он приблизился к своей цели соблазнить ксенобиолога. Время от времени он подкатывал к ней, но девушка неизменно его отшивала. Эмоций в этих пикировках было все меньше и меньше, они становились рутиной.

Мне запомнился один разговор.

– Я прочитал про асексуальность, – торжественно объявил Келли за завтраком.

– Поздравляю! Видимо, это первый текст, прочитанный тобой за последние годы.

– Не первый. Так вот, там сказано, что асексуальность не подразумевает физическую неспособность к половому акту и отрицательное отношение к самому понятию секса. Отрицательное отношение называется антисексуальностью, это совсем другое. Еще там написано, что многие асексуалы, желающие детей, вступают без проблем в физическую близость. Ты, кстати, не собираешься рожать детей?

– От тебя – нет. В отношении тебя, Келли, я антисексуальна. Думаю, большинство женщин при виде тебя станут такими.

– Ничего подобного! Много потрясных девчонок были без ума от меня.

– Как жаль, что ни одна из них не решилась составить тебе компанию на этом звездолете. Видимо, сочли себя недостойными. Так и сказали: «Дело не в тебе, Келли, дело во мне. Ты слишком хорош для меня…»

– А ты не пробовала лечиться?

– Лечить нужно больных, а я здорова. Официально. Это не болезнь.

– Ну, некоторые ученые считали, что болезнь, – возразил Келли. – Гипоактивное расстройство полового влечения – кажется, так называется.

– Это другое. Люди, имеющие диагноз ГРПВ, испытывают стресс из-за отсутствия сексуальной жизни, асексуалы – нет. ГРПВ можно исправить медикаментозно, в то время как асексуальность пожизненна. Видимо, ты не осилил тот текст до конца.

– Самое главное я прочитал. Асексуалы могут влюбляться. И тогда…

– В такого, как ты, не могут.

– Посмотрим.

– Смотреть придется очень долго. До самой смерти.

– Да ладно тебе! Ты разве не в курсе, что есть препараты, которые повышают либидо?

– А есть препараты, которые его понижают. Не хочешь принять? Станешь асексуалом, по крайней мере, на время полетов, которые занимают большую часть твоей жизни. Освободишь ум от бессмысленных фантазий и страданий, направишь энергию на что-то полезное, улучшишь коммуникацию с людьми, избежишь ненужных конфликтов и напряжений… Ты не думал, Келли, что у тебя явные признаки сатириазиса, то есть патологической гиперсексуальности? А она, в отличие от асексуальности, считается расстройством и включена в перечень болезней. Гиперсексуальность негативно влияет на все области человеческой деятельности. Низкая самооценка, постоянное чувство стыда, вины, тревоги…

– Это ко мне не относится! – чересчур поспешно ответил Келли. – Я нормальный!

– Да неужели? В таком случае ты бы вряд ли тратил время на то, чтобы снова и снова слышать от девушки, что абсолютно непривлекателен для нее.

Этот раунд, как и большинство, остался за Лирой. Но, признаюсь, слова о том, что ее состояние – пожизненное, были мне как ножом по сердцу. Я, конечно, тоже прочитал ту статью, что и Келли. И прочитанное отнюдь не вдохновляло.

Асексуалов не более одного процента. Угораздило же такую красивую и умную девушку оказаться в этом проценте!

«Когда ты встретишь других самок, эта привязанность ослабнет», – заметил Гемелл.

Оставалось надеяться, что он окажется прав. Мне совершенно не хотелось провести всю оставшуюся жизнь в безнадежной любви к асексуалке. Как и любой нормальный колонист, я собирался жениться и завести детей. Продлить свой род.

Гемелл продолжал провоцировать меня на религиозные размышления теми или иными вопросами. Я, разумеется, с ним спорил, но потом, уже после спора, кое над чем задумывался.

Раньше мне казалась убедительной и очевидной мысль о презумпции атеизма, то есть что это верующие должны доказывать, что Бог есть, а не атеисты – что Его нет. Диалоги с Гемеллом показали мне, что все не так просто. Он приводил доказательства, и вдруг оказалось, что недостаточно отвергнуть их или объявить, что они меня не убеждают. Необходимо предъявить альтернативное, атеистическое объяснение и доказать, что оно более или, по крайней мере, не менее убедительное, чем религиозное.

«Если ты говоришь, что у картины нет автора, то разве это утверждение не налагает ответственность объяснить, каким образом тогда эта картина появилась?» – спрашивал Гемелл.

В том, что касается появления Вселенной и наблюдаемой в ней симметрии, жизни и разума, а также злосчастных законов природы, это оказалось не так-то просто. Гемелл говорил, что установка о презумпции атеизма тождественна идее презумпции бессмысленности над смыслом, нерациональности над рациональностью, ибо вопрос о Боге – это фактически вопрос восприятия и осмысления всего окружающего мира, включая меня самого.

Он говорил, что само по себе утверждение «Бога нет» предполагает полную индукцию, то есть в данном контексте знание обо всей Вселенной. Фактически претензия на всеведение – божественный атрибут, который определенно отсутствует у любого атеиста, равно как и у всей их совокупности.

Разумеется, из этого вовсе не следовало, что существование Бога доказано, но позиция атеизма начинала казаться мне все менее привлекательной. После долгих размышлений я решил, что позиция агностицизма более состоятельна. Да и удобна. Она не требует доказательств отсутствия Бога, но при этом не накладывает и тех обязательств, которые следуют из признания Его существования. Чье-либо небытие в принципе не может быть ни предметом знания, ни предметом опыта, так что корректнее сказать «не знаю, есть ли Бог», чем «точно знаю, что Бога нет».

Был здесь, вероятно, и психологический момент. Слова Гемелла о том, что мой атеизм растет из подростковой обиды на Бога, сильно задели меня. Я не соглашался и возражал, но не мог отделаться от ощущения, что это может быть правдой.

Ну и самое главное – за прошедшие полгода дважды в самых отчаянных ситуациях я обращался с молитвой к Богу и оба раза, в общем-то, получал просимое. При этом без какого-либо сверхъестественного воздействия, так что сказать с уверенностью, что это было от Бога, нельзя. Исключать этого, впрочем, тоже нельзя. В любом случае молящийся агностик выглядит не так нелепо, как молящийся атеист, так что я сообщил Гемеллу:

«Ладно, теперь я агностик. Надеюсь, ты