Сыграй на цитре - Джоан Хэ

сидит Ворон. Его забинтованная рука на моей – у кого-то бабочки – заткнись! – и левой рукой он нажимает на третью струну. Мы нажимаем, и, к моему удивлению, воздух вокруг инструмента исходит рябью. Это ци. Цитры. Ворона. И моя. Она поднимается подобно потоку пара, смешиваясь с другими потоками, образуя в воздухе цвета, линии, формы. Образы туманятся над струнами: Ворон, скачущий по Центральным равнинам с Миазмой. Входящая во двор группа вместе со Сливой. И мы.

Он и я, играющие в том имперском шатре.

Как странно, сказал тогда Ворон, и я помню свое разочарование. Теперь я вижу то, чего не видела годами. Моя игра была технически совершенна, но моя ци, запечатанная моей божественностью, не могла взаимодействовать с цитрой. Я не умела вкладывать свою душу в музыку так, как хотел Мастер Яо.

Мой шок исчезает, я смотрю на Ворона. Его лицо – непроницаемая маска, но рука, которую он держит вокруг моей, застыла. По мере того как угасает нота, исчезает и наш образ в шатре. Он, наверное, думает, что он исходит от него. Но с таким же успехом он может исходить и от меня.

Я вырываю свою руку из его, прежде чем непроизвольно выдаю больше.

– Говорила же, что не знаю, как играть.

– Как скажешь. – Его голос вкрадчивый. – В тебе есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд, Лотос.

Это абсурдно, что я чувствую ревность к себе.

– Я ничего не сделала. Я сыграла одну ноту.

– Одну ноту… – Ворон указывает на воздух над струнами цитры, снова тихий и темный. – Некоторые стратеги вообще не могут раскрыть цитру, чтобы побеседовать со своим партнером по игре.

Он имеет в виду меня. Зефир. У меня руки чешутся защищаться. Это не моя вина, что на мне стояла божественная печать.

Ну, на самом деле твоя…

– Зефир была моей подругой, – выпаливаю я, обрывая Росинку и неожиданно заставая Ворона врасплох. Проходит мгновение.

– Она не произвела на меня впечатления того человека, у которого есть друзья, – наконец говорит он.

Он прав, думает Росинка.

Тихо!

– А какого?

– Беспощадного и скрытного.

Это можно сказать о нас обоих.

– Но ты все равно прибыл почтить ее память.

Озеро плещется у берегов, утягивая гальку.

Тишина нервирует меня. Нервирует Лотос. К моей голове приливает кровь, и я слышу, как говорю:

– Ты ей нравился, – прежде чем успеваю остановиться. Что я творю? Стратегия. Это для стратегии. Каким-то образом. – Скажи что-нибудь. Она же тебя не услышит. Она ушла.

Мое сердце колотится, когда Ворон делает медленный вдох.

– Да?

– Ну, здесь ее точно нет.

Ворон устало улыбается.

– Некоторые люди никогда не уходят.

Эти слова замирают между нами.

С моей груди спадает груз.

Ворон, несмотря на все свои недостатки, относится к Лотос с уважением. Но я никогда не понравлюсь ему в этом облике – или в любом другом, если уж на то пошло, – потому что Зефир все еще у него внутри. Мои легкие становятся больше с каждым следующим вдохом.

По крайней мере, ты искренне заигрывал, думаю я, пока Ворон подбирает еще один камешек. Он пускает его над озером. Я ложусь на спину, лицом к небу. Подобно звездам, когда я закрываю глаза, то остаюсь в этом мире. В некоторых умах.

Я вне поля зрения, но не невидима.

– Спасибо, – говорит Ворон через несколько минут или часов. – За то, что не переломала мне ноги.

Пожалуйста, пытаюсь сказать я, но тело Лотос снова подводит меня. Уже рассвело, когда я моргаю, просыпаясь.

Я сажусь. Что-то соскальзывает с моих плеч. Мантия Ворона.

Джентльмен, думает Росинка, когда я поднимаю ее. Я помню, как кровь покрыла перья коркой, когда я в последний раз прикасалась к ней. Я помню больше: его бесформенную фигуру на лошади в ту ночь, когда мы встретились. Как едва узнала Ворона без плаща в галерее, и его тело было так близко. Мои щеки горят.

Я не знаю, когда наши пути пересекутся в следующий раз. Смогу ли вернуть ему плащ. Я держу его еще мгновение, а затем бросаю на камни. Тряпка. Лучше бы он оставил свою цитру.

Конечно, он забрал ее с собой. Углубление в гальке – это все, что от него осталось. Во мне эхом отдается пустота. Может быть, так будет лучше. Взяв эту единственную ноту, я уже могу сказать, что моя музыка не будет звучать так же.

Но в эту эпоху войны мы неизбежно что-то теряем. Ворону не удержать его. Мне тоже это не нужно. Я могу играть как Лотос и Зефир. Ни под чьим небом я не являюсь ни тем, ни другим.

Если бы только Сыкоу Хай смог увидеть меня в новом свете.

Подождите-ка.

Я могла бы заставить его увидеть.

Я погружаюсь в листву деревьев – возвращаюсь и хватаю плащ Ворона, – ныряю туда снова и отвязываю Рисового Пирожка. Мы мчимся обратно в лагерь, земля пролетает мимо. Только позже я понимаю, что еду с большей легкостью, чем когда-либо в своей жизни.

* * *

Я жду до ночи, неумело проходя боевую подготовку, выдерживая ужин с Жэнь, Синь Гуном и Облако в Городе Синь. Обычно разговоры за едой с губернатором Западных земель вращаются вокруг его собственных проблем, но сегодня Синь Гун молчалив. Он трижды поднимает и кладет палочки для еды. Я думаю, он слышал детские песни на улицах, когда он говорит:

– Мои стражники сказали мне, что вчера был пойман шпион с Севера.

Стратег, поправила бы я, но Жэнь не такая противная.

– Он прибыл навестить склеп моего покойного стратега, – говорит она.

– И ты позволила ему?

– Мы приняли все необходимые меры предосторожности. Генерал Турмалин лично сопроводила его. Уверяю вас, он не приобрел ничего, что могло бы пригодиться его леди.

– Но вы отпустили его.

Рядом со мной губы Облако приоткрываются… и закрываются, когда Жэнь дергает ее за мочку уха. Умно со стороны нашей леди. Напротив нас сидит Сыкоу Дунь, а позади Синь Гуна стоит его личная охрана. В конце концов, мы всего лишь гости, и здесь на условиях Синь Гуна. Пока я не смогу убедить Жэнь занять губернаторское кресло, все, что мы можем, это слушать Синь Гуна, когда он говорит:

– Это риск – принимать тебя и твои войска, Жэнь. Если империя рухнет, моя шея окажется на той же плахе, что и твоя.

Наконец дядя Жэнь выступает, человек, у которого не хватило смелости поддержать нас до нашей победы над Миазмой.

– Я понимаю, – говорит Жэнь, и ее голос не