Сыграй на цитре - Джоан Хэ

– Почему ты здесь?

Ворон не отвечает.

– Повернись. – Я отдаю приказ, который прямо противоречит приказу Турмалин. Я хочу, чтобы он увидел меня.

И он действительно оборачивается, но видит не меня.

Он рассматривает воина, которым я являюсь, а я разглядываю его. Его плащ кажется более объемным, чем когда-либо, а фигура более изможденная, глаза темнее. Мне это не показалось; он действительно выглядит менее здоровым. Как будто что-то умерло внутри его.

Или кто-то.

– Я задала тебе вопрос. – Жаль, что я не могу спросить больше. – Почему ты… почему ты на самом деле здесь?

Я хочу, на одну дикую, дикую секунду, чтобы он сказал из-за тебя.

Но независимо от того, в какой я форме, я все равно стратег, как и Ворон.

– Я уже объяснил это вашей леди. – Его голос ровный. Это не голос того, кто вторгся на вражескую территорию только для того, чтобы сжечь благовония за соперника, и прямо перед тем, как он оборачивается, я ловлю вспышку чего-то большего в его взгляде.

Он уходит, и я отпускаю его. Мне приходится. Он переваливает через холм и проходит мимо кустарников, пока туман на утесах не сгущается и я больше не вижу его. Но потом все, что остается у меня перед глазами, – это он. Его губы, его нос, его глаза. Выражение раскаяния, которое он не сумел скрыть.

Я иду обратно по тропинке, через баньяны. Ворон прошел через все царство ради меня. Ради меня. Нет, думаю я. Он солгал тебе. Он сказал правду Миазме: я никогда ей не доверял. Но он мог бы уважать меня достаточно, чтобы оплакивать. Нет, должна быть настоящая причина, по которой он пришел. Я вхожу в склеп, ни Зефир, ни Лотос, просто слишком любопытная девушка.

Нет ничего, что Ворон мог бы почерпнуть из этого места.

Тогда что он делал, находясь здесь?

Ответ лежит на подушке перед алтарем. Веер, которого раньше не было, переливается в свете свечей. Я поднимаю его за бамбуковую ручку, глажу шелковистые павлиньи перья. Я прижимаю его к груди. Склеп давит на меня, как будто рушится. Молчание Росинки такое громкое. Я почти слышу ее голос в своей голове. Или, может быть, это голос моего сожаления.

Ты должна была признаться ему в своих чувствах.

Позади меня раздается звук. Медленно, словно выныривая из сна, я поворачиваюсь и обнаруживаю Облако.

Она переступает порог.

– Ты знаешь, кто это был? – Вопрос звучит риторически.

Я все равно отвечаю.

– Стратег Миазмы?

– Еще.

– Еще?

Облако жестом подзывает меня к себе. Я встаю, все еще держа веер в руке, в то время как она лезет под нагрудник и достает листок бумаги. Он потрескивает, когда она его разворачивает.

О нет, думает Росинка, еще до того, как я увидела слова. Затем я вижу их. Склеп погружается в тишину.

Это…

Мое.

Письмо.

Ворону.

Небеса, должно быть, ненавидят меня. Из коробки, полной предметов, взятых с тела Цилинь, Облако приняла решение забрать именно его. Я тянусь за ним, и лицо Облако темнеет. Слишком поздно я понимаю, что Лотос, возможно, не умела читать. Большая часть населения не умеет. Нет никакого способа подтвердить догадку; я беру бумагу и, прищуриваясь, смотрю на иероглифы.

– Ну и каракули у павлина, – выдавливаю я, возвращая его обратно.

– Хочешь узнать, что там написано?

– Да.

Облако прочищает горло.

Я написала это письмо при свете звезд, пока джонка покачивалась на реке, а все остальные спали. В каждую черточку я вкладывала свои эмоции. Эти слова, какими бы невинными они ни являлись, не предназначены для того, чтобы их произносили.

А теперь его читает вслух Облако, и это унизительно. Когда Облако читает «Я хотела написать тебе» с драматическим акцентом, мне хочется провалиться сквозь землю. Затем мое лицо начинает полыхать по другой причине. Я злюсь. На себя. Я должна была отдать письмо Ворону. Он прошел более двух тысяч ли, чтобы доставить прощальный подарок.

А я оставила его ни с чем, кроме пепла.

Лотос не привыкла подавлять свои эмоции. Мышцы на моем лице напрягаются, когда Облако читает «Я не жду, что ты простишь меня», и когда она заканчивает словами «Может быть, мы встретимся в другой жизни», мои руки крепко сжимаются в кулаки.

Облако комкает письмо.

– Ты можешь в это поверить? Она испытывала чувства к врагу.

Она знает. Она должна. Вот почему она прочитала мне это письмо. Чтобы понаблюдать за тем, как я расколюсь. Чтобы я призналась, что завладела телом ее названой сестры. Когда она хватает меня за руки, это делается для того, чтобы выбить из меня дух.

– Ты слышала меня, Лотос? Зефир не была той подругой, которой ты ее считала. Она умела использовать слова, использовать людей. Она убедила врага полюбить ее.

Лотос считала меня подругой?

Лотос. Я все еще Лотос.

– Тем не менее она спасла меня, – хриплю я.

– Она сдала всех вас! – ревет Облако. – И теперь она исказила твои мысли.

– Нет, – говорю я, даже когда сама могу согласиться с аргументами Облака. Я не стерла Ворона в порошок. Я преследовала Сыкоу Хая, который, по общему мнению, не в моем вкусе. Я здесь, в склепе Зефира. Даже мелкие детали, например то, что я потянулась за письмом, которое, по-видимому, не могу прочесть, могут быть истолкованы как улики.

Я потею в дымящемся молчании Облака.

Наконец она отпускает меня.

– Ты прекрасна такой, какая ты есть, – говорит она так искренне, что у меня першит в горле. Даже в окружении моих самых близких людей мне требовалось что-то доказывать. Я заслуживала того, чтобы существовать в этом мире, потому что была большим, чем сирота. Я стала такой. Искусной. Стратегом. Во мне нуждались. Но подобного рода безусловное принятие… впервые.

Но оно не для меня, и поэтому мне не нужно.

– Я знаю, – говорю я, проглатывая боль в горле. – Лотос не нужно быть Зефиром.

– Вот это другое дело, – говорит Облако, толкая меня плечом. – Видят Небеса, она хранила слишком много секретов.

Ее взгляд падает на веер в моей руке. Я все еще прижимаю его к груди, как будто это моя самая драгоценная вещь.

Я разламываю его пополам и отбрасываю щепки.

* * *

В ту ночь он мне снится.

Мне снимся мы.

Мы находимся на джонке Миазмы – обстановка, знакомая мне. На нем его черные одежды. Я помню, как поэт говорил мне, что так бывает со снами. Даже самые фантастические собираются из того, что мы видели, слышали, чувствовали. Композиция может быть новой,