Ты, уставший ненавидеть - Андрей Валентинов

Сергей проснулся от боли. Он застонал, открыл глаза – и вспомнил, что произошло. Сразу накатил стыд и что-то похожее на раскаяние. Вдобавок почему-то болела шея. Пустельга провел рукой по коже и поморщился: кровь… Хорош же у него будет вид, когда придется идти на службу!

– Вера… – голос был почему-то хриплым, странным. Сергей прокашлялся и неуверенно повторил: – Вера, вы… ты…

Ответа не было. Уже догадываясь, что он сейчас увидит, Сергей резко повернулся. Да, кровать пуста. Там, где лежал он, на простыне краснело маленькое пятно. Пустельга вновь поморщился и с трудом встал. Голова отчего-то слегка кружилась…

Он чувствовал себя последним дураком. «Лучший способ вербовки агентуры»! Интересно, кто кого вербует? Пустельга ощущал себя обманутым, в душе медленно закипало раздражение. Что она, играет с ним? Ладно, моральные устои не в счет – но почему Вера исчезла, даже не попрощавшись? Что это все значит?

Сергей заставил себя думать о работе, на которую он уже слегка опаздывал, и лишь спускаясь по лестнице, сообразил, что выходя ему пришлось открывать два замка: первый – ключом, и второй – задвижку. Задвижку, которую можно закрыть лишь изнутри. Он чертыхнулся, провел рукой по смазанной йодом шее и решил, что начинается бред. Думать обо всем этом не хотелось…

В довершение всего орденоносец Ахилло опоздал на работу. Прохор невозмутимо сообщил, что Михаил успел позвонить, предупредив, что задержится по важному делу. Пустельга мрачно кивнул, мысленно пожелав подчиненному, чтобы тот пришел позже, когда его собственное настроение слегка улучшится…

Михаил появился после полудня, он был неразговорчив и хмур. Пустельга, заставив себя забыть собственные неурядицы, поспешил отослать Прохора с каким-то поручением в следственный отдел. Как только они остались одни, Микаэль невесело улыбнулся:

~ Ругаться будете, отец-командир?

– Нет, – Сергей уже понимал, что случилось что-то плохое. – Не буду…

– Дело худо… – тихо проговорил Ахилло. ~ Ну его все к бесу! Мне позвонили утром: нашли Веру…

– Что?! Ее нашли… задержали?

– Вы не ошиблись вчера… К сожалению… Она мертва уже больше недели…

Пустельге показалось, что он вновь бредит – или сошел с ума всегда жизнерадостный Михаил.

– Вы уверены? Этого… этого быть не может!..

– К сожалению, может… У меня приятель на Петровке. Раскопали свежую могилу на Головинском кладбище – там двое. Штатный покойник – и Вера. Я ездил смотреть… У нее горло – почти пополам…

Горло… Длинный шрам под пальцами… Сергей невольно поднес руку к шее ранка болела… «Опаснее всего совпадения» – так, кажется, говорил когда-то Микаэль…

11. «СПРЯЧЬ ДУШУ»

Потолок был гладким, из свежеструганных еловых досок. Резко пахло смолой. Казалось, погибшее дерево еще живет, теряя последние капли прозрачной крови. В домике было тихо, но за стенами по-прежнему шумели солдаты, слышались автомобильные гудки и грохот тяжелого железа – вероятно, подтягивали пушки. Орловский лежал неподвижно: делать нечего…

Где-то рядом уже должны начаться переговоры. Как и предполагал Крапивин, на этот раз обошлись без Юрия. Переводчик не требовался, а тонкости дхарской этнографии не интересовали Усатого и тех, кого он прислал под Чердынь. Оставалось ждать – и надеяться на чудо…

О своей судьбе не думалось. Плохо, если они все-таки возьмут Нику. Ее защищал муж, мог прикрыть Флавий, но если ею действительно заинтересовался Иванов, и тем более усатый с портрета, заступничество не поможет.

К счастью, она ничего не знала. Главное – чем занимался Юрий все это время – удалось утаить. Вначале им было как-то не до разговоров о научных штудиях Орловского. Потом, когда она стала бывать у него чаще, пришли вопросы. Можно было солгать, сослаться на незаконченную книгу о дхарах, но Юрий почему-то не решился. Он пообещал рассказать попозже – и это была ошибка…

А потом случилась нелепая история, начавшаяся почти весело, кончившаяся же плохо. Он уже написал больше половины своей книги, и тут силы иссякли. Он не мог работать: то, что приходилось читать, обдумывать, казалось слишком страшным. Блеклые странички, приходившие от Флавия и Марка, словно кричали. Начала болеть голова, впервые за всю жизнь стало пошаливать зрение…

Терапевт сделал ему сердитый выговор, приказав бросить на месяц работу полностью, бесповоротно. Рекомендовалось ходить в театр, есть мороженое и наведываться в гости – к тому же Терапевту. По поводу театра Орловский не спорил, но хотелось отвлечься по-настоящему, заняться чем-то совсем иным, далеким и романтичным.

Они гуляли в тот день по тихому скверу, куда совсем недавно был перенесен памятник Гоголю. Терапевт язвил по поводу нового памятника – чугунного болвана, установленного на бульваре на страх прохожим, а затем внезапно предложил Юрию помочь ему разобраться в одной запутанной давней истории. Нечего и говорить, что Орловский с радостью согласился.

Как выяснилось, Терапевт отчего-то заинтересовался историей Иисуса Христа. Терапевт был вообще человек неожиданный, посему Юрий не особо удивился, решив, что его старший друг тоже старается отвлечься, занявшись очередной «вечной темой». В обычных библиотеках читать было нечего. Ренана, Штрауса и менее известного Никольского Терапевт одолел еще в студенческой молодости и теперь просил найти ему что-нибудь посолиднее. Особенно интересовали его мифы о Пилате и, что совсем уже странно – об Иуде.

Дело было нетрудным. В Румянцевской библиотеке Юрий быстро выписал полдюжины книг, но хотелось найти что-либо в самом деле уникальное, редкое. Поиск увлек – события седой древности внезапно ожили, и они провели с Терапевтом не один вечер, оживленно обсуждая некоторые любопытные апокрифы и еще более интересные толкования к ним.

И вот однажды, в Публичной исторической библиотеке, которая теперь почему-то называлась «имени РСФСР», Орловский наткнулся на редкую брошюру на немецком. Это было именно то, что интересовало Терапевта, – история Понтия Пилата, совершенно лишенная научной ценности, зато оснащенная мощным мифологическим антуражем, включая царское происхождение Прокуратора Золотое Копье, его астральную сущность и последующее вознесение к звездам.

Беда была в том, что немецким Терапевт не владел. От войны остался десяток фраз, но этого явно недоставало. Юрий охотно взялся перевести и законспектировать текст, благо работать было легко и приятно. Местами, где автор особенно увлекался, Орловский не удерживался от хохота, удивляя строгих посетителей библиотеки…

В тот вечер лил дождь, он опаздывал, и Ника, у которой к тому времени уже имелся ключ от флигеля, скучала в его комнатке, разглядывая лежавшие на столе книги. На беду, он оставил там несколько страничек конспекта. Когда он наконец вернулся, то услышал удивленное: «Орфей! Так ты, оказывается, пишешь про Христа и Пилата!» Бес дернул сказать «да». В конце концов, это было безобиднее, чем поведать правду. Поскольку текст про Пилата мало напоминал науку, Ника решила, что он покусился на роман. Пришлось признать и это…

Терапевт долго смеялся и посоветовал ему пересказывать Нике некоторые их беседы. Юрий так и делал, обещая показать уже готовый текст позже, когда книга будет готова. Ника торопила его, уверяя, что роман можно будет напечатать, что у нее имеются какие-то связи в туманном мире литераторов… Орловский чувствовал себя последним обманщиком, но приходилось лишь кивать. К этому времени он взялся вновь за книгу – и подробности интриги Синедриона против галилеянина Иешуа Га-Ноцри он оставил на суд Терапевту…

После собрания в Музее он занялся бумагами. Железная печурка приняла в свое чрево письма, старые конспекты, записи. В огонь пошли и черновики выписок, сделанных для Терапевта: они были уже не нужны, да и небезопасны. Орловский пощадил лишь свою старую рукопись о дхарах. Рука дрогнула, словно он покушался на нерожденного ребенка…

Ника появилась неожиданно, когда Юрий бросал в огонь очередную связку бумаг. Женщина ахнула и, прежде чем он успел сообразить, что происходит, вырвала у него из рук несколько уцелевших листков. На беду – как раз выписки по Пилату…

– Ты сжег! Ты сжег роман?! – В ее глазах плавал ужас, и Юрию тоже стало страшно – за нее. Неизбежный арест, ненависть, которую он ощущал со всех сторон, находясь на жутком судилище в актовом зале Музея, боязнь что-то забыть и оставить «малиновым петлицам» сковали, не дав вовремя придумать что-либо путное – хотя бы, что он палит черновики, а роман благополучно спрятан…

Ника плакала, собирала обгорелые листки, а Юрий застыл, не соображая, что делать. «Ты болен, болен, я знаю! Они довели тебя!» – Она кричала что-то нелепое, жалкое, и Орловскому стало казаться, что он и в самом деле уничтожил свое творение – лю6имое, выстраданное…

Потом она успокоилась, заговорив о том, что помнит его рассказы, что книгу можно будет восстановить, но сначала Юрию надо подлечиться, а во всем виновата она, вовремя не увидевшая, не спасшая его…