Последний довод побежденных - Сергей Лапшин

На что надеяться теперь? Если изначально мы устраивали движуху, пытаясь определиться во времени и пространстве, то сейчас у нас и надежды не оставалось ни на какое чудо. Ну, хорошо, свалили мы сейчас из этой деревни. Что делать дальше, куда идти? В услужение к казакам — так не возьмут они нас больше. Да и сшибать кукурузу с селян и продавать их зверью я был не намерен. Даже когда это модно еще было, в двухтысячных, подобным я не занимался. Дальше что, к немцам? А вы их видели? Видели, кто для них русские? Вот то-то же. Боюсь, что в этом мире победила не идея белого братства, а какая-то извращенная ересь, позволившая превратить русских в рабов. И это опять же была не моя тема.

Подводя итог, я честно признался себе, что выхода уже нет. Через день-два нас с Нельсоном сдадут немцам, или казакам, или какому-нибудь каравану зверья. Иными словами, однозначно туда, куда нам совсем не хочется. Да и вообще, я прикидывал и так и эдак, скорее всего, нас отдадут казакам. Даже если не эти селяне, то любая другая сторона просто торганет нами за какой-либо бонус. Лично я бы на месте казачьего полковника не стал бы прощать смерть четырех своих людей. Тем более округа… Пойдут слухи, что одних упустил, и все — уважения как не бывало. Короче, я бы за любые деньги или любые услуги нашел бы нас с Нельсоном и наказал.

Размышляя так, я наталкивался на мысль, что все это, видимо, было предрешено с самого начала. Вот хоть убей меня, но мы совершенно не вписывались в эту жизнь. И самым страшным было вот что — мы для всех здесь были чужими. Вот, например, даже в каком-то месиве, в своем мире и я, и Нельсон могли рассчитывать на стоящих рядом парней. На помощь «фирмы».[69] И в других городах мы все равно держались вместе, у нас был хоть какой-то тыл. Или когда я восстанавливал конституционный порядок, даже тогда за спиной были ребята свои. По крайней мере, мы знали, куда надо возвращаться из рейдов, мы знали, что у нас есть база. У нас всегда был дом.

А здесь у нас ни фига не было. И своих здесь тоже не было. Как сражаться, как воевать со всем миром и на что надеяться, если неясна даже цель борьбы? У нас не было своей земли, не было своих людей, были только я и Нельсон с единственной четкой мыслью — выжить. Неужели именно в этом смысл?

— Слушай, Нельсон, такая тема… Чего там задумывают свекловоды эти? — Мне трудно было точно сформулировать мысль, и почему-то от этого я стал выражаться как мой товарищ.

— Ничего особенного. Какой-то движухи я не видел. Ты думаешь, сдадут? — Нельсон оторвался от тарелки с супом, которым наделили каждого из нас, и внимательно посмотрел на меня.

— Знаешь, — вперив взгляд в пол, продолжил я свое выступление, — тебе надо валить.

Выслушал тягостное молчание, но так и не поднял глаза на товарища. Поверьте, я не затевал бы этот разговор, если бы он не имел практического смысла.

— Я считаю, что завтра-послезавтра нас сдадут. Может раньше. Может, в ближайшее время. Ровно столько, сколько понадобится, чтобы добежать до ближайшего населенного пункта. Поэтому тебе надо валить. Бери машину, оружие, припасов возьми, воды. Езжай куда-нибудь в сторону. Машину в реку, озеро или просто замаскируешь. С немецким не пропадешь, устроишься. Только не тупи, ничего общего с двумя пришельцами из будущего ты не имеешь. Прикинь амнезию или сотрясение, там тоже есть кратковременная потеря. Вот. Давай.

Преодолевая себя, я поднял глаза на Нельсона. Тот, положив ложку в тарелку с недоеденным супом, исподлобья смотрел на меня. С каким-то гадливым выражением в глазах. Как на таракана или тому подобную мерзость. Некоторое время мы мерялись взглядами. Судя по тому, что Нельсон хмыкнул и продолжил есть, я выиграл.

— Короче, так. Главное — продуктов бери побольше. Чтобы не портились, там, колбасы копченой, хлеба, консервы все выгреби, — зачастил я, чувствуя, что полностью теряю контроль над ситуацией. Меня даже в жар от этого бросило.

— Лучше пережди немного где-нибудь в чаще. Заройся и подожди хотя бы несколько дней. В таком режиме хрен найдут. Потом куда-нибудь впишешься. Самый лучший вариант.

Нельсон продолжал ритмично двигать челюстями и прихлебывать из ложки гороховый суп. Иногда он откусывал от куска хлеба, а когда я особенно повышал голос, поднимал на меня взгляд.

— Мля, ты что, в героя, что ли, играешь? Ты не понял, куда мы попали? Тут нет героев, тут Талалихина нет, политрука Клочкова, Матросова нету, понимаешь?! Не время для героев и не место! И ты тоже первым не будешь. Вали отсюда, Нельсон… — последнюю фразу я произнес чуть ли не шепотом, удивляясь тому, как подвел меня голос. Истеричные нотки проскользнули, визгливые, отвратительные.

— Слышишь, тут нет этого вот — «один за всех, и все за одного»,[70] понимаешь? — устало, безнадежно произнес я. Мне все было уже ясно. — Нельсон, мы просто сдохнем здесь оба.

Он, отправив последнюю ложку супа в рот, подошел ко мне, взял со столика миску с отряженным мне куриным бульоном, поднял ее ко рту, попробовав.

— Остыла, — констатировал, подошел к изголовью моей постели и, аккуратно взяв за плечи, потянул, чтобы я, опираясь на подушку, оказался полулежа. После этого он взял миску со столика и передал ее мне.

Я старательно прятал взгляд. Мне было стыдно смотреть ему в глаза.

Другие

Свиридов опустил глаза. Только лишь скользнул взглядом по девичьей фигурке и тут же отвернулся.

Странно. Не припомнить, есть ли такое в природе еще. Мы, люди, готовы выгрызть друг у друга сердце. Готовы биться до конца за землю, за благополучие собственных семей, за жизнь своих детей и потомков.

Схлестнувшись с немцами с жесточайшей войне, мы вышли за любые мыслимые рамки, да и с них, наших соперников, тоже слетел налет «цивилизации». Мы резались на выживание. Прекрасно понимая, что тот, кто останется, кто сумеет сохранить свое семя — победил.

Наши женщины должны были рожать детей, стать теми, ради кого мы должны были вернуться. И даже Настя, девчонка еще, через три-четыре года нашла бы себе жениха. Жили бы, как до войны, работы не гнушались, труда честного, потомство оставили. Тоже честное, хорошее, красивое и умное.

А вместо того Настена подорвала себя. Прихватив на тот свет пару ублюдков. И майора того злосчастного кончила.

И если рассудить, так ли ей было на роду написано?

Что заставило ее рвать чеку, стрелять, болтаться по лесам, партизанам помогать, связь налаживать и, главное, не отступиться от своего до самого конца? Только ли характер или одно лишь воспитание?

Нет — мог сказать Свиридов уверенно. Ответ был прост, с одной стороны, а с другой — в своей этой простоте страшен.

Вот он сам однажды руки поднял. Что толку сейчас вспоминать, отчего да как, главное — было. И сколько еще таких же, как он, а зачастую и хуже, тех, что сами пришли на службу к фашистам. Мразей да предателей. Тот же, кто смирил свой страх, справиться с ним смог, лег в сырую землю, потяжелев на свинец. Либо, не жалея живота своего, продолжал сражаться.

А вот Настя посчитала, что мы все, все — и в плену гниющие, и в окопах мокнущие, и бегущие в атаку либо отступающие, горящие в танках или харкающие слюну пополам с кровью в кабинах самолетов, засыпающие и просыпающиеся у станков — мы все не справляемся. И подумала, что мы не сдюжим. Без нее, хрупкой, тонкой и худой девчонки с большими глазами, которая могла бы вырасти редкой красавицей. Решила, что без нее нам — ну никак просто. И покрошила гранатой пару немцев, а еще одному вышибла мозги из ТТ.

А ведь он, Свиридов, многих знал, что воткнули винтовку в землю штыком, так и не сделав из нее ни выстрела. Знал тех, что руки вверх потянули, едва вдали, поднимая пыль, лишь промчалась танкетка. И вроде мужики были крепкие, дельные, а вот так, как Настя, не смогли.

Так что ж, выходит, права она была, когда решила, что мы все, в форму красивую ряженные, с оружием наперевес, ученые-переученые, без нее, пигалицы, войну не выиграем? И те тысячи, сотни тысяч женщин, ушедших на фронт и воевавших там, в тылу трудившихся и в оккупации своим помогавших, они тоже верно рассудили, что мы, мужики, не сдюжим?

Свиридов не знал ответа на этот вопрос. Вернее, не хотел его себе дать. Однако четко понимал он другое — отныне и впредь, как бы ни сложилось, как бы ни повернулась судьба и что бы ни ждало его лично и его бойцов в этом мире, никогда и ни при каких обстоятельствах он не позволит Насте не стать счастливой.

Нельсон

Если бы Бон имел дневник, я бы обязательно поставил ему пятерку за догадливость. Нет, ну а как иначе, если на следующее утро за нами уже приехали? Короче, прозорливости моему товарищу было не занимать. А вот удачливостью и он, и я, судя по всему, были обделены. Хотя, с другой стороны, как сказать… Впрочем, обо всем по порядку.