Юрий Лонго: «Вся жизнь как под общим наркозом» - Алла Михайлова

Имя твоё скрываю.

С дороги твоей бегу.

Лицо твоё забываю,

Забыть тебя не могу.

Блуждая в потоке улиц,

Вглядываюсь в прохожих.

Где же мы разминулись,

Что встретиться всё не можем?

Как это получается,

Кто нужен — тот не встречается?

Если нельзя нарочно,

Может быть, хоть случайно

Где-то вдруг оглянуться,

Где-то в пути столкнуться,

Встретить не на свидании,

Не сговорясь заранее.

Встретить хоть на минуту

Или на целых десять,

Все слова перепутав,

Не успевая взвесить.

Плохо ли, хорошо ли,

К радости или к боли,

Только не получается.

Кто нужен — тот не встречается.

Через несколько дней Юра вдруг стал жаловаться на глаз — что-то мешает в глазу, как будто ресничка попала. Видимо, во время морозов от перепадов давления лопнул какой-то капилляр. Юра ведь был инвалидом 2-й группы по давлению. Врачи в конечном результате так и не определили, от чего это случилось. «Надо было дома сидеть. Все друзья дома сидели. Аллочка, поехали со мной в больницу» — я была своему любимому и секретарь, и бухгалтер, и подруга, и мама, и повар, и домработница, и парикмахер, и массажист, и доктор… В общем, «Скорая помощь» в самом широком понимании этого слова.

Началось лечение в клинике глазных болезней им. Гельмгольца. Сначала уколы в нижнее веко, которые совсем не помогали, потом физиотерапевтические процедуры. «Тебя совсем залечили. Скоро весна, поедешь в Египет, и само всё пройдёт, на море, на солнышке…», — успокаивала я его.

С утра 14 февраля, в День Святого Валентина, Юрочка первый раз ездил с новым лекарством на физиотерапию и, выйдя из кабинета, сразу стал жаловаться на боли в горле. Пока шёл к машине, позвонил мне по телефону, но даже не смог разговаривать. Запинаясь, прохрипел: «Не могу говорить. Попозже перезвоню». Дома, с трудом приняв двух, уже ожидавших его пациентов, лёг в постель. Вечером, за час до первого приступа, Юра позвонил мне и сказал: «Малышок, народу много, а попросить некого! Приезжай, плохо мне». Так прямо и сказал: «Народу много, а попросить некого!» Печально всё это. Мне это пряхмо резануло слух. У Юры было такое количество друзей, приятелей, просто знакомых. Мужчин и женщин. Известных и неизвестных. Молодых и не очень. Он практически никогда не был один. Наверное, я чувствовала, что ему плохо, что сейчас позвонит — никак не могла заставить себя заняться чем-нибудь или выйти из дома и поехать по делам, ведь мой сотовый в метро практически не принимает. Чего-то ждала и ходила, ходила по коридору туда-сюда, туда-сюда.

Он был всегда весёлый и живой, за три года я никогда невидела Юру в таком подавленном и удручённом состоянии. Оказывается, дома я в точности повторяла его движения — обхватив горло руками, он так же, как и я, как загнанный, ходил по коридору. Подумав, мы решили, что это аллергия на новое лекарство для физиотерапии, но «Скорую помощь» всё же вызвали. О том, что именно сами физиотерапевтические процедуры с новым лекарством могли вызвать рост давления, нам почему-то не пришло в голову.

А ещё, вспоминается, что недели за две до приступа Юра первый раз в жизни решил сделать прививку от гриппа. Мы вместе с ним съездили в аптеку к его знакомому провизору и он купил вакцину. Она не советовала пользоваться вакциной, говорила, что это нужно делать заблаговременно, как и вообще все прививки. А когда эпидемия уже началась или на подходе, то время уже упущено. Может, это и спровоцировало у него подъём давления?

Реанимация приехала быстро, но приступ случился ещё до её приезда. Как стоял в гостиной, так со всего размаху Юра рухнул на пол и сильно разбился. Я в это время на кухне мыла посуду… Расслоение аорты. Я думала, что сойду с ума от ужаса, от напряжения организма, от осознания масштаба свалившегося на нас несчастья, от своей беспомощности чем-то помочь, что-то исправить. Я сидела на полу рядом с ним, положив его голову на колени и, стараясь не плакать, шептала: «Не умирай. Ты сильный, мы должны дождаться. Я не смогу жить без тебя. Только не умирай».

Закутав в одеяла и подложив свою сумку ему под голову, с капельницей, врач, медбрат, водитель и я вынесли его на носилках из квартиры и доставили в кардиореанимацию 63-ей городской больницы, в которую Юру поначалу даже не хотели принимать, так как, сделав кардиограмму, сказали, что зубцы на кардиограмме не инфарктные. Но я настояла, упросила. Спасибо врачу со «Скорой помощи» Анатолию Васильевичу Маринину, он тоже сказал своё веское слово. Нельзя же транспортировать человека куда-то дальше в таком состоянии да ещё на ночь глядя.

Как и многие мужчины, а они в этом плане, как дети, Юра боялся врачей: «Аллочка, не уходи от меня! Не уходи! Пожалуйста, не уходи!» Несколько раз меня пытались выгнать из реанимации, но потом все же решили использовать в качестве нянечки для моего больного, и полночи я мыла, переодевала и убирала за моим любимым, пока ему не стало немного лучше. А потом меня вывели с охраной, и пришлось ехать домой. Но, приехав рано утром обратно в больницу, я была несказанно рада — Юра сидел в кровати, совершенно здоровый на вид.

Мы все боимся больниц, бывает, не доверяем врачам, а потом стыдимся и оправдываемся перед ними и собой за подобные мысли. Юра быстро подружился и нашёл общий язык с дежурившим в тот день врачом-горнолыжником, но, на следующее утро консилиум врачей подтвердил, что инфаркта всё же нет, и мы вынуждены были поехать в 29-ю горбольницу для выяснения окончательного диагноза. Предположительный диагноз — панкреатит. Опять на носилках, опять с капельницей, в терапию, где на нас буквально случайно наткнулся замечательный врач и очень хороший человек, заведующий кардиореанимацией Грант Вениаминович, чью фамилию я, к сожалению, не знаю. Он тут же забрал Юру к себе, поставив предварительный, но в результате правильный диагноз — расслоение аорты — практически только взглянув на Юру. Всю диагностику, какую можно было сделать в рамках 29-ой больницы, он сразу же сделал.

Надо сказать, что врачи и вообще весь медперсонал этих двух больниц и бригад «Скорой помощи» сработали очень квалифицированно, оперативно, доброжелательно, с большим пониманием и сочувствием к нашему положению. Было видно, что все очень стараются и искренне хотят нам помочь. Мы с Юрой привыкли, что Лонго в понимании людей фигура неоднозначная — или принимают полностью, с восторгом и обожанием, или даже слышать-видеть не хотят. А больной великий маг — просто нонсенс! Да и Юре было неловко чувствовать себя слабым и беспомощным в инвалидной коляске, в которой его перевозили по больнице: «Звонила Людмила, сказала, что в газете «Жизнь» уже написали, что я госпитализирован с инфарктом. Теперь во всех газетах напишут об этом, и люди ко мне больше не пойдут», — вот, оказывается, о чём можно думать за несколько часов до смерти.

По этой же причине он запретил сообщать о случившемся кому бы то ни было. Позвонил только самым, самым близким: дочке Юле и Людмиле, сказав, что было подозрение на инфаркт, но диагноз не подтвердился, а сейчас подозрение на панкреатит, и скоро он вернётся домой. При этом, не сообщая им номера больниц.

— Тебе Ленка может звонить. Ключи от машины и квартиры ей не давать.

— Юра, не волнуйся, я ничего ей не дам без твоего разрешен™, даже если бы ты не предупреждал меня. А почему ты не хочешь, чтобы Лена пришла в больницу?

Мне казалось, что если сейчас мы все объединимся, то сможем ему лучше помочь. На тот момент я совсем не испытывала к ней никаких негативных чувств. С самого начала я жалела её, понимая, в каком на редкость безвыходном и безысходном положении находится эта женщина. Так мне казалось.

— А зачем она придёт? Скажет: «Подпиши завещание», — ответил Юра.

В «СКЛИФЕ»

Ностальгия.

Ты ищешь то время. А его уже нет. Оно умерло вместе с людьми, которые тебя окружали раньше. Время — это люди.

Смерть — одна для всех. Для деревьев, для дураков, для животных, для людей, для времени.

Смерть — это вечный двигатель новой жизни.

Операции на аорте в Москве начали делать только последние два года и то только в двух больницах — в 1-ой Градской и в «Склифе». Результат успешного исхода операции — 50 на 50. В Америке, в Техасе, — 30 на 70. Юра сказал:

— Я не буду делать операцию. Это будет стоить, наверное, долларов 800.

— Значит, платить буду я. Что ты такое говоришь?

А про себя подумала: «А знаешь ли ты, сколько стоят похороны, раз уж ты мыслишь такими категориями? 2000 долларов».

Грант Вениаминович быстро договорился со «Склифом», и из 29-ой больницы мы поехали дальше. Опять на носилках, опять с капельницей. Но с тех пор, как Юру привели в чувство ещё в 63-ей больнице, он, на первый взгляд, чувствовал себя неплохо и совсем не выглядел тяжелобольным — сидел на носилках и говорил, что теперь соберёт пресс-конференцию и расскажет всем, как я спасла его своей любовью. «Ты сам себя спас, потому что просто вовремя позвонил мне. Что было бы с тобой, если бы ты был в этот момент дома один?», — отвечала я.