Юрий Лонго: «Вся жизнь как под общим наркозом» - Алла Михайлова

А Юра всю неделю практически никаких других продуктов, кроме икры, больше не покупал и не ел. Исключением была лишь рисовая каша на завтрак. Приготовлю борщ, котлеты, покормлю, а когда уйду, всё по-старому. К девятому января, когда Вера вернулась после семинара обратно в Москву, он эту пол-литровую банку уже практически прикончил. Зная его жадность, подозреваю, что один.

Нельзя сказать, что девятого января Юра принял Веру радушно, в квартиру больше не пустил, но вышел на улицу, поговорил, ответил на все интересующие её вопросы, даже подвёз на машине до метро. А сам поехал кататься на горных лыжах. По контрасту с ещё недавним отношением у неё должен был остаться весьма неплохой осадок от этой встречи. Юра хотел ещё икры. На прощание крикнул, что через полтора месяца она придёт к нему снова. Вера ухмыльнулась, замотав головой в знак отказа. Приехав в Волгоград, по горячим следам она в связи с этим тут же написала мне: «ХЛЕБ ЗА ЖЕЛУДКОМ НЕ БЕГАЕТ. Не знаю, какой он специалист по предсказанию будущего, но Я ЭТОТ ЦИРК РЕШИЛА ПРЕКРАТИТЬ. Хватит этой игры в поддавки. Я ТАК ХОЧУ».

Практически сразу же, уже в середине января, Юра стал чувствовать недомогание — если раньше давление повышалось крайне редко, поддавалось контролю и легко регулировалось таблетками, то теперь вдруг стало зашкаливать и с большим трудом чем-либо сбивалось. Несколько раз пациентки, которые уже были у него на приёме раньше, говорили мне: «Алла, что случилось с Юрием Андреевичем? У него руки холодные. Раньше от них жар шёл».

Как раз подошло время проходить ежегодную диспансеризацию на подтверждение инвалидности. 11 января Юра делал кардиограмму. Вечером мы договорились встретиться, но я волновалась и ещё днём позвонила:

— Какая кардиограмма? Что сказали?

— Малышок, всё нормально. Если бы было плохо, я бы позвонил.

Внешне Юра был всё такой же непоседливый, неуёмный и шебутной. Но мне казалось, что он стал жить через силу; часто как будто тащил себя за шиворот. Я видела, что даже на своих любимых горных лыжах он просто заставлял себя кататься. Взял за правило днем прилечь и отдохнуть, что раньше делал достаточно редко. Для кого-то, наверное, это норма, но не для Юры… Постоянно стал жаловаться на здоровье — то тошнота, то в глазу что-то мешает и не проходит, то грыжа позвоночника обострилась, тахикардия такая, что сердце как будто где-то в горле колотится, печень болит, ночами не спит… Через сорок дней Юра умер.

А дней за десять до его смерти и со мной что-то случилось. Ничего не болит, но состояние такое, будто в розетку включили. Мне казалось, что то, как меня трясёт, со стороны было видно даже на физическом уровне. Утрированно, как в кино. Совершенно не контролировалось. Никак и ничем. Высыпала таблетки анаприлина от тахикардии перед собой на стол и смотрела на них. Выпить штук пять, и всё — сердце остановилось бы. Причем реально понимала, что вот сейчас покончу жизнь самоубийством, но — главное и самое страшное — даже не знаю почему. Бред. Но так было? Валокордин, валидол, но-шпа, валериана, пустырник, боярышник я пила флаконами и упаковками. А потом вдруг села и за два дня до Юриного приступа начала вести дневник — громоотвод от постоянных сомнений и боли — и всё, что было между нами, до самых мельчайших деталей сразу вспомнила и записала. И стало чуть-чуть полегче.

И в ту же ночь мне приснился сон, что я стою и разговариваю с Никасом и вдруг громко-громко вслух закричала ему: «Юра-а-а-а!!!» И проснулась от собственного крика. Никогда до того во сне не разговаривала и уж тем более не кричала.

В то время я ещё не понимала, что это терзало меня предчувствие беды. Будущее сначала разворачивается в настоящем, оно предупреждает о своём приходе.

«Я БУДУ С ТОБОЙ ДО САМОЙ СМЕРТИ»

Просто зашёл купить сигару, выкурил…

Просто купил велосипед, поехал и попал под…

Просто поднялся на девятый этаж и спрыгнул.

Вот и смерть!

Смерть — она очень простая, а кажется недостижимой.

Да, чуть не забыл — в первом случае подставьте «инфаркт», а во втором — под машину. Видите, как всё просто.

— Вы сказали, что преподаёте в Центре парапсихологии? А сколько у вас личных учеников?

— Ни одного. Ведь я не имею права раскрывать все свои секреты. Иначе потеряю силы. Другое дело — перед смертью. Существует поверье: прежде, чем умереть, колдун должен подержать кого-то за руку, отдать свою энергию, чтобы отойти в мир иной спокойно, без мучений…

— Будем надеяться, что это произойдёт очень не скоро.

Как-то летом Юра привёл меня к часовне Иверской Божьей матери, которая находится перед входом на Красную площадь. Там же в брусчатке есть металлический круг, называемый в народе «нулевой километр», встав в который, люди бросают монетки и загадывают желания… В тот день людей почти не было, и Юра, затянув меня в этот круг, тихо и серьёзно сказал: «Малышок, я буду с тобой до самой смерти». Я в свою очередь тоже пообещала: «Никогда от тебя не уйду, солнышко моё. Я не уйду, не уйду!» Мы были знакомы всего несколько недель, и я была уверена, что такая мысль вряд ли даже придёт мне в голову. Стыдно сказать, но, пообещав перед иконой не уходить, много раз я потом пыталась уйти, говорила себе, что, если неправа, пусть Бог накажет меня, и я не боюсь ответственности. Но, как говорит всё та же моя подруга Лена Немцович: «Юра умер, а ты до сих пор от него не ушла». Зато он ушёл с первого раза и навсегда. Причём сразу от всех его знакомых женщин, самые близкие из которых тоже неоднократно от него уходили, но уйти навсегда не мог никто. Если обещала что-то человеку перед иконой, то обещала Богу, а не только ему, а, значит, не выполнить — грех.

Много позже, после ссоры, в момент сильного эмоционального и душевного напряжения, от бессилия и безысходности я вспомнила это его обещание («Я буду с тобой до самой смерти!») и спросила: «А до чьей смерти?» «Конечно, моей», — ответил Юра.

В такие тяжёлые для меня и переломные моменты я несколько раз произносила фразу, чувство вины от которой поселилось во мне теперь уже, видимо, навсегда: «Что ты в меня вцепился? Открой окно, крикни, что тебе нужен секретарь, и очередь выстроится до Кремля по всей Тверской». И далее: «Я — чекистка в третьем поколении. Если ты не отпустишь меня, я найду телефон Никаса и пожалуюсь ему! Я позвоню Гончарову». До сих пор не пойму, зачем говорила… И как язык поворачивался произносить такое. Этого уже ничто не сможет искупить. От любимого человека уйти невозможно по определению, к тому же я и тогда понимала и всю ответственность перед Аллой Пятигорской, которая мне Юру оставила, продолжая думать и заботиться о нём даже будучи при смерти на больничной койке; и осознавая, что, невзирая ни на что, я всё равно очень счастлива; и что встреча наша не простая, а судьбоносная. Юра грустно, но с надеждой в голосе и в глазах говорил: «Ты только ключи мне не отдавай. Пусть у тебя лежат. Мне понадобятся, и я позвоню…», и я понимала, что он пытался оставить, сохранить, не разорвать хоть тоненькую ниточку между нами. После этого идти дальше в своём решении моего характера уже не хватало.

Уже сейчас, прокручивая в голове и оценивая своё поведение, я понимаю, что человек — это программа, и самую решающую роль в этом моём поведении ещё в самом начале наших с Юрой отношений сыграла его фраза, сразу же глубоко засевшая в моём подсознании: «Ты — сильная, ты уедешь». Он знал свой непростой характер вообще, понимал, как тяжело близкой женщине мириться с его поведением в отношении с женским полом, в частности. И в подсознании уже было заложено, что я не могу быть слабой, и, не отдавая себе отчёт, человек старается этому соответствовать, реализовывать программу, которую ненароком, не предвидя последствий, в него заложили.

Уже две недели стояли сильные морозы, под тридцать градусов. На улице — полтора человека и то по необходимости. Кататься на горных лыжах и коньках нельзя — холодно. Машина не заводилась. Но Юра был такой энергичный, динамичный и непоседливый, что усидеть дома было для него просто невозможно. Он вообще не мог долго находиться на одном месте. Звонил Бусику и они подолгу гуляли по заснеженной Тверской. Одиноко сидели на обледенелых, холодных лавочках у фонтана на Пушкинской площади, грелись в машине рядом с подъездом, поедая хлеб с колбасой и вспоминая молодость, вспоминая о том, как познакомились в троллейбусе во время Олимпиады в Москве в 1980 году, после чего сразу пошли в ресторан и больше уже не расставались. Люда прочитала Юре стихотворение, которое ему очень понравилось, и Юра даже попросил её переписать это стихотворение для него:

Имя твоё скрываю.

С дороги твоей бегу.

Лицо твоё забываю,