Час отплытия - Борис Мисюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В улыбке его был обычный взрослый материализм, который иные прикрывают вот так — иронией, полуигрой в корыстолюбцев, а другие люди, попроще, наоборот, не скрывают, а выражают улыбкой, земной, откровенной: мол, пай растет, прекрасно на берегу повеселимся. Красивое лицо старпома словно вмиг постарело от улыбки, пошло глубокими морщинами. Мефистофель, мелькнуло в Витосовых мыслях, наверно, любит женщин и вино. Но он тут же зачеркнул это впечатление: нет, просто здесь игра полусвета, много теней. А старпом между тем продолжал:
— Если рыбка так и дальше пойдет, ты скоро богатым женихом будешь. Апрелев… Невесту-то уже подыскал небось, а?
Витос отвел глаза и залился краской, благо в штурманской был полумрак.
— Да ты не стесняйся, дело житейское. Насчет невесты я, конечно, шучу: какой же дурак в восемнадцать лет женится? Просто будь осторожен, а то на флоте ушлые девочки встречаются. Подставит, окрутит — и глазом не моргнешь.
Витос не знал, куда деваться, он уже стрельнул раз на старпома глазами и сейчас чувствовал, как что-то закипает в груди и вот-вот вырвется наружу. Ему уже было жарко…
— «Удача» — полста седьмому! — оглушительно заорала рация.
— Слушаю, полета седьмой! — так же ошалело громко крикнул чиф.
— Закончил сдачу, — уже тише, спокойнее заговорила рация. — Отдайте кончики, пойдем рыбачить дальше. Прием!
— Добро, сейчас пошлю моряка. — Эдуард Эдуардович кивнул головой Витосу в сторону правого борта. — Двадцатый — «Удаче»!
— На связи, — прохрипела рация.
— Заходи на швартовку. Полета седьмой отваливает.
Витос, на бегу натягивая перчатки, уже летел по трапам вниз, охваченный бодрящим морозцем, под колкими взглядами звезд вновь чувствовал себя счастливым, мужественным, гордым.
Серо-стальная равнина моря, почти бездыханная, лежит под пасмурным небом, и бродят по ней траулеры, «пахари голубой целины».
Предрассветный час. Кирилл Александрович с Витосом стоят на верхнем мостике, который зовут еще пеленгаторным, потому что здесь, на мощной тумбе нактоуза, установлен главный магнитный компас и здесь же находится уйма антенн для навигационных радиоприборов. Здесь только мачта над головой, антенны и небо, белесое, пасмурное небо декабря. Оно роняет для пробы несколько снежинок и следит, как они, вальсируя, плавно опускаются на мостик, ложатся на антенны и, покачавшись мгновение, планируют на головы собеседников — на черную ушанку Одинцова и черный «ежик» Витоса.
— Маловетрие, — говорит тихо рыбинспектор.
А небо, словно ждало именно этого подтверждения с земли, наливается жемчужно-матовым светом и выпускает стайки снежинок. Они кружат совсем по-новогоднему, робко и нежно озаряя воздух над заливом. Как будто даже теплее становится, мягче на душе.
— Тишайший снегопад, — ловя снежинки бровями и ресницами, снова говорит Одинцов.
Внезапный всплеск недалеко от борта привлекает внимание обоих. Всплеск повторяется, и теперь уже оба успевают заметить нарушителей спокойствия.
— Дельфины?! — полувопросительно восклицает Витос.
— Да, они. Я сам давно их здесь не видел.
Дельфинья пара (наверное, молодожены в свадебном путешествии, увлекшись, забрались сюда, в высокие широты) играет, тоже дивясь и радуясь снегопаду над морем.
— Ученые пишут, — Кирилл Александрович кладет руки на релинги и вращает кистями, как мотоциклист, растирая тающие под ладонями снежинки, — пишут, что дельфины не просто охотятся за рыбой, а пасут стада, косяки. Пасут! Вот так вот.
— А я тоже изучаю дельфинов! — вырывается у Витоса.
Он хотел сказать — думаю, собираюсь изучать. Но так уж вылетело само собой. Когда спешишь и хочешь успеть, то, не успевая, бывает и прихвастнешь невольно.
— Я обязательно буду изучать их, — поправляется Витос. — Я знаю, как они спят! Вы не читали, Кирилл Александрович? Нет? По 20–30 секунд на полном ходу. Правда здорово?
Одинцов кивает.
— Дельфины вообще высокоорганизованны…
Светает медленно, но неуклонно. Море уже заметно синеет. Три траулера почти одновременно подходят на сдачу. Оба смотрят на них: Одинцов с неприязнью. Витос с любопытством.
— Кстати, только сейчас закладывается первый в Союзе морской заповедник. — Одинцов поворачивается к юноше: — У вас в Приморье, между прочим. В заливе Петра Великого, на острове Попова. Не слыхал?
— А что там будет, в заповеднике? — спрашивает он.
— А все, говорят, будет, — Кирилл Александрович вспоминает актовый зал Камчатрыбпрома, где слышал лекцию, — все, что живет в море — дельфины, чайки, рыбы, устрицы, водоросли.
— Приемной бригаде, — зычно гремит над палубой голос третьего штурмана, — выйти на прием сырца!
— Вот они, пахари, — говорит Одинцов, кивая в сторону траулеров, — не сеятели, па-ха-ри, «голубую целину» пашут…
А вдруг я — сеятель, внезапно, как озарение, мелькает мысль у Кирилла Александровича. Возможно ведь, что этот мальчик сумеет сделать то, что не дано нам?..
Хлопнув Витоса по плечу, он прощается:
— Пошел я, Витя, работать. До встречи! Заходи, как соскучишься.
— Спасибо, Кирилл Александрович, обязательно приду, — уже вдогонку ему говорит Витос и скоро тоже покидает мостик: через час обед, да и спать хочется после ночной вахты. И еще очень хочется пройти мимо камбуза.
Вечность, век — наверно, это много. Но вот они не виделись целую вечность, думает Витос, уже миновав заветную дверь (Светлана стояла спиной к нему в глубине камбуза, наполненного паром и грохотом предобеденной горячки), да, целую вечность, а ведь сегодня всего лишь второе декабря, и значит, прошло два дня, даже двух суток не прошло. И все-таки это было аж в ноябре, осенью еще, господи! А сейчас зима, зима, зима. И вообще у сердца свой счет, свои времена года, свое собственное время. Да это каждый знает: сердце может спать годами, а в какие-то секунды догнать и перегнать время, и оно лишь прошуршит мимо тебя легким ветерком, и ты его и не заметишь. Ну, разве не годы прошли с тех пор, как он целовал ее, разве не вечность? Вот и губы. Витос облизнул их, растрескались, как скалы в Сахаре…
Он вяло пообедал, только компоту выпил почти две кружки — скорей в каюту: до следующей вахты осталось всего четыре часа. Про Сахару он думал уже в постели, с закрытыми глазами…
Предупредив вахтенного штурмана, что ему нужно на траулер, Кирилл Александрович опустился на палубу и прошел в корму, к пятому номеру. Приемка рыбы уже закончилась. Последний каплер проплыл высоко над бортом и опустился в бункер. Одинцов, сопровождаемый молчаливым, настороженным вниманием приемщиков, поднялся по короткому трапику на площадку и сейчас смотрел, как «худеет» растворенная снизу туша каплера, как рыба уходит из бункера в цех, засасывается медленной, трясинообразной воронкой.
Одной рукой держась за поручень площадки, Кирилл Александрович нагнулся и выхватил из рыбьей массы селедину.
— Александр Кириллыч! — рявкнул спикер над головой, на мачте, и Кирилл Александрович вздрогнул, словно его схватили за руку. — Прицепи «корзину»! Пересади инспектора на СРТМ!
Лебедчик спустился из своей кабины, спрыгнул с ростров сначала на крышу элеватора, затем на штабель досок — сепарации, а с него на палубу: гуп, гуп, гуп — ловко так, по-молодому. Приемщик в бункере отцепил каплер и передал вниз, лебедчику, скобу, соединяющую шкентеля. Тот быстро начал прикручивать её к кольцу «корзины». Одинцов пристально всматривался в лицо лебедчика и думал: Александр Кириллыч? Ну конечно же, это и есть, значит, Витин отец. А до чего ж непохожи. Хотя есть, есть общие черты.
Еще раз посмотрев на селедину, слегка подбросив ее на ладони, Кирилл Александрович опустил рыбину в бункер и пошел к «корзине»…
XVI
Ветер. Подкову Олюторского залива наполнил ветер. Кажется, само пространство выгнуло ветром, надуло пузырем, как брезент. И зашумел, зароптал залив волнами и шугой, потемнел залив, поседел. Траулеры, точно магнитные стрелки, дружно, как один, развернулись носом к волне и штормовали.
Свистел, стонал и пел ветер в снастях «Удачи». И если б не он, если б стояла тишина, вряд ли б Витос осмелился постучать в каюту на ботдеке. Здесь особенно звучно хозяйничал ветер — трепал брезенты шлюпок, хлопал, словно бичами, шкотами. И потому Витос, постучав, сам не услышал собственного стука и здорово удивился, когда раскрылась дверь и в светлом проеме появилась Она.
Самого короткого мига — глаза в глаза, огромные и полные испуганной радости, — хватило обоим для взаимного объединения.
— Вчера на вахте… — с какой-то невольной гордостью он произносит это слово, — на вахте я познакомился с рыбным инспектором. Его знаешь как зовут — почти как отца, только наоборот — Кирилл Александрович! А знаешь, что он мне сказал? У нас в Приморье открывается остров… нет, не остров, а морской заповедник на острове. Первый в Советском Союзе!.. После рейса поедем посмотрим?