Час отплытия - Борис Мисюк

Витос поднялся, в недоумении от «вы» и от всего вообще.

— Да, на работу сейчас можешь не идти, а в шестнадцать часов выйдешь на вахту. Ко мне на вахту, понятно?

— Ясно! — звонко ответствовал новоиспеченный рулевой «королевской» — старпомовской вахты, но тут же замялся. — А я ведь с утра не работал.

— Ну, понятно, ночью у вас аврал был.

— Да нет, меня не подняли по авралу.

— Да? Вот задачу задал, — чиф с юмором переглянулся с кокшей. — Ну, иди, раз хочется, поработай. До шестнадцати, до вахты.

— Есть до шестнадцати! — отчеканил Витос и выскочил из каюты.

Было начало второго, когда он снова оказался на палубе. Ветер куда-то пропал, «Удача» повернула за мыс. Его зубчатые скалы, венценосные, позлащенные солнцем, проплывали вдали, справа по борту. Василь Денисыч, отец и Суворовец возились втроем у лебедок пятого трюма — распаковывали большую бухту нового троса.

— О, подмога идеть, хлопцы! — тряхнул головой в неизменной кубанке боцман.

— Здорово, сынище! — весело приветствовал его отец. — Давай подключай бицепсы, как раз вовремя.

Суворовец лишь коротко исподлобья взглянул на Витоса, разогнул, глухо простонав, спину, потер поясницу и молча полез по скоб-трапу в лебедочную кабину.

Обе стрелы пятого номера уже смотрели в небо, как зенитки. Заворчали лебедки, и гак поплыл вниз.

— Витя, отдай левый шкентель, — Василь Денисыч протягивал Витосу свайку.

Гак улегся на палубу, и Витос сноровисто отвернул свайкой скобу и отдал шкентель, который, почуяв свободу, как живой, пополз, волоча скобу по заклепкам палубы, к борту.

— Так, а теперь вспомни, как бурлаки на Волге… — Боцман наступил ногой на конец троса. — Во-во! — одобрил он, глядя, как Витос перевалил тяжелый, кованый гак через плечо и, сопровождаемый урчаньем лебедки, пошел вдоль борта в нос. Свисая с его спины, шкентель черной змеей тащился следом.

— Хорош! — донеслось до Витоса, когда он подходил уже к третьему номеру. Под ногами белели доски палубного настила, и он, прицелившись было эффектно сбросить гак, снял его двумя руками и положил на палубу бережно, как ребенка.

— …шо я и говорю — липа, показуха, — услыхал Витос, возвращаясь к лебедкам. — У чифа в каюте тоже план-график висить: это смотреть раз в неделю, то — раз в месяц, это — раз в год. Клинкетные двери — раз в месяц. Какой там раз! Он уже с год в них не заглядывал. Недавно с-под тех дверей, що возле провизионки, знаешь, кошку с котятами вытяг: устроились, тепло там, харчами пахнеть… От я и про себя подумал: точняк и я, как кот, пригрелся на базе…

— Ну, Денисыч, уж если ты кот… — запротестовал отец, но боцман перебил его:

— Брось, Кириллыч, не защищай. Сам знаю — виноват, якорь в нос! Век-то у нас бумажный. От и я туда же пачками пишу акты, одно место прикрываю, а шкентель проглядел. От пожалуйста, полюбуйтеся, — боцман взялся за шкентель, свисающий с нока стрелы, потянул вниз, и все трое с превеликим интересом, как живого ежа, принялись рассматривать рваный, ощетинившийся в месте разрыва стальных прядей трос. — От, Витя, гляди, это б кому-то смерть могла быть. На сгибе перетерло, блоком. На перегрузе, видать. Зыбь, пароходы сюда-туда болтаеть, — боцман показал ладонями, как сходились и расходились борта судов. — Видал, как далеко от гака? Гак там был, на перегрузчике, в трюме. От там и могло б кого убить. А нам тюрьма с чифом.

— Да че там! — сверху, из кабины, подал голос Суворовец. — Людишек до хрена, списали б.

— А совесть? — задумчиво глядя в палубу, сказал Василь Денисыч. — Не, голубь, ее не спишешь, она с тобой останется.

— А за что вы старпома не любите? — ляпнул Витос, следуя, видно, по тропке собственных мыслей.

Боцман оторопело, но с юмором взглянул на парня и усмехнулся в несуществующие усы.

— Ха! — выдохнул он. — Ото вопрос, якорь в нос! Это, Витя, можно любить дивчину, когда она тебя не любить. А за шо ж его любить, когда он, окромя себя, за людей никого не считаеть?

— Неправда! — вырвалось у Витоса. — Есть у него друзья, я знаю.

Он засмущался, отвел глаза в сторону и, уловив негромкий короткий стук, посмотрел вверх. Прямо над их головами, позади лебедочной кабилы, открылся квадратный иллюминатор, и в нем показалось лицо помполита.

— Есть, Витя, — согласился боцман, — да не такие, как, к примеру, мы с тобой. Какие ж то друзья, якорь в нос! От сам гляди — вчера подавал чиф лебедочный табель за ноябрь. Ему, — Василь Денисыч кивнул на отца, — сто часов поставил, а Петру, — мотнул головой вверх, на Суворовца, — сто пятьдесят. А работали ж то вместе, якорь в нос. От так! Ласковый телок двух маток сосеть.

— Ласковый? — сказал отец, скрывая неловкость. — Да он на днях, Денисыч, чуть завпрода не расстрелял — по-суворовски, говорит.

— Так то ж завпрода. Им шо, детей крестить? А от чифуле он то крабца принесеть в каюту, то портфельчик подасть с сээртээма. Когда в Угольной стояли…

— Да че, я разве просил его сто пятьдесят мне писать? — неуверенно возмутился Суворовец.

— Василий Денисович! — раздался сверху голос помполита. — Зайдите, пожалуйста, ко мне.

Боцман ушел, а бригада взялась за работу: Суворовец включал лебедку. Витос тащил и укладывал петлями на палубе шкентель, а Александр Кириллович готовил новый трос. Как только последний шлаг ушел с барабана, он выбил клин и ловко срастил концы тросов. Когда он уже накладывал на срост капроновые «марки». Витос, глядя завороженно на сноровистые руки отца, сказал вполголоса:

— А меня старпом на вахту к себе взял. Рулевым.

В голосе сына были гордость и восторг. Александр Кириллович взглянул на него и, заражаясь радостью, сияющей в сыновьих глазах, сказал почти торжественно:

— Поздравляю. Растешь, сынище.

Они заканчивали дело, когда вернулся Василь Денисыч. В ответ на вопрошающие взгляды с юмором зажмурился и помотал головой.

— Почему, говорить, с матросами обсуждаете старпома? А с кем же, пытаю, мне про наши дела толковать, с мотористами? Нет, говорить, голубь, ко мне надо идтить. От якорь в нос! — Боцман улыбнулся. — Разберуся, сказал, с вашими лебедочными. Ага. Я молчу. Он тож молчить, а я себе думаю: ваше раэбирательство, Михал Романыч, будеть навроде того, как ведмедь в басне муху гонял дубиной: она села на лоб другу, тут он ее и приконопатил.

— Я скажу чифу, — Суворовец высунулся из кабины, — чтоб и мне сто часов написал.

Витос отошел к борту и увидел «далекие, как сон», голубые берега Олюторского залива. «Удача» уже лежала в дрейфе. Значит, на руле стоять сегодня не придется. Жаль… У борта нежно всхлипывали кроткие волны, и косые лучи декабрьского солнца робко затевали с ними игру в зеленые зайчики. Светланку бы позвать посмотреть на них, подумал Витос.

А с другого борта простиралась до горизонта серо-стальная равнина, а по ней, милях в трех — пяти от базы, разбрелись уже траулеры, работяги-пахари. Значит, к концу дня будет рыба.

— Судовое время пятнадцать тридцать, — возвестил палубный «колокольчик». — Команде пить чай!

Витос встрепенулся, сердце прыгнуло радостно и нетерпеливо, как там, на аэровокзале, когда объявили посадку на владивостокский рейс. Соколиным взором окинул он горизонты и неожиданно увидал — там, у далеких, заснеженных, необитаемых, казалось, берегов, маленькую черную точку. Катер? Откуда он здесь?.. Да, точка была живая, она двигалась, стремилась к ним…

XV

Рыбозаводским мальчишкам, ходившим в школу Олюторского рыбокомбината, шесть километров пути до родного поселка никогда труда не составляли. А сегодня, в такой ясный, солнечный день, после уроков так и хотелось бежать вприпрыжку. К тому же, выйдя из класса, увидели они в заливе большой пароход Это была жирная точка, продолговатая, видная издалека. Мальчишкам было в среднем по десять лет, а последняя промысловая экспедиция, работавшая в этих местах, закончилась до их рождения на свет. И потому появление большого парохода — это было диво такого же порядка, как посадка ракетного корабля с другой планеты.

На рыбозаводе, мальчишки знали, сегодня с утра ошвартовался катер рыбинспектора дяди Кири Одинцова. Живет он вообще в Пахаче, это от них часа два на катере, на запад, но в поселке рыбозавода дядя Киря совсем свой, потому что в десять дней раз, а то и почаще заворачивает свой «Норд» к ним в гости.

Мальчишки успели как раз вовремя: «Норд» отходил от причала. Дверь его рубки была распахнута, и оттуда доносился напористый сердитый голос дяди Кири:

— Плавбаза «Удача»! Плавбаза «Удача»! Я «Норд». Выйдите на связь. Прием!

Застыли мальчишки на запорошенном снегом причале и раскрыли рты, забыв даже слепить по крепкому снежку и запустить, кто метче, в корму уходящего катера. Еще бы: о плавбазах они слыхали только от отцов да еще по радио — каждый день, утром и вечером, дразня воображение, говорила о них радиостанция «Тихий океан» из Владивостока.