Полночь мира (=Пепел Сколена) - Павел Буркин

  Похоже, на улице кого-то знакомого убивали - медленно и жутко. Может быть, не потому даже, что этот кто-то провинился. Просто так захотелось свободным кетадринам. Между прочим, вполне достаточный повод расправиться над рабом.

  Эвинну разбудили до рассвета. Можно сказать, ласково - не вытянули плетью, а вполсилы пнули сапогом под ребра. Похоже, надсмотрщик, коренастый светлобородый крепыш, в хорошем настроении. С чего бы? Выпил? За пьянство на страже тут запросто можно умереть, да и не тянет от него перегаром... Значит, точно замыслил какую-то гадость.

  - Тебя ждет хозяин, он в трапезной. Бегом!- щербато ухмыльнувшись, полюбопытствовал надсмотрщик.

  Эвинна поежилась. Чтобы добраться в трапезную, предстояло выйти на заснеженную улицу, где без крайней нужды предпочитали не появляться и тепло одетые стражники. А уж в рваных башмаках, превратившейся в лохмотья юбочке, с непристойно непокрытой головой... Пройти придется немало: через несколько кварталов надо пересечь ледяной, незамерзающий в самые лютые морозы ручеек по хлипкому мостику. Наверное, три тысячи шагов. Ручеек протекает в узкой, но глубокой лощине, из него поднимается морозный туман, и холод кажется вдвое сильнее. Ручей - это уже почти на месте: останется пройти через широкое заснеженное поле и подняться на заросший кустами склон холма. Этого-то поля Эвинна боялась больше всего. Она ни разу не видела, но среди невольников ходили упорные слухи: именно там казнили провинившихся рабов.

  - Бегом, я сказал! - точно раскаленный железный прут, хлестнул голос надсмотрщика. - А то вечером шкуру спущу!!!

  Эвинна знала, что это не пустые угрозы. Хозяева не делали скидок на незнание языка. Незнакомых с кетадинским наречием не по разу пороли до обморока. Вот и сейчас плеть взвилась и пребольно вытянула ее по плечам. Как ошпаренная, девушка метнулась к двери - меньше всего на свете ей хотелось продолжения. Вослед несся издевательский смех надсмотрщика.

  После душного, вонючего, но хоть теплого подвала у нее перехватило дыхание. Мороз был такой, что глаза сразу стали слезиться, в уши будто вцепился рой разъяренных ос. Натянув на голову курточку, Эвинна что есть сил помчалась по пустынной предрассветной улочке. Теперь ее подгонял не только страх, но и холод.Под башмаками негодующе скрипел снег, по краям расчищенной рабами тропы он громоздился почти вровень с ее грудью.

  Вот и мост. На одном дыхании Эвинна проскочила по непрочному настилу, держась рукой за обледенелый канат. Вниз, где на ложе из обледенелых камней звенел бурный поток, она старалась не смотреть. Наконец ее башмаки ступили на твердую землю, облегченно вздохнув, девушка двинулась дальше. На пятьсот шагов впереди раскинулось поле, покрытое толстым слоем снега. За полем начинался поросший кустарником холм, на котором громоздились приземистые строения из замшелого камня, окруженные такой же массивной стеной. Ближайшее из зданий и было храмовой трапезной. Несколько чахлых деревцев, кусты вдоль дороги - все это Эвинна видела не раз.

  Ее взгляд привлекло другое: впервые на ее памяти, прямо посреди заснеженного поля показался шатер. В таких, по четверо в каждом, ночевали воины, если требовалось идти в высокогорья на несколько дней . Тщательно обработанная кожа не протекала и в ливень, она не пропускала холодный ветер. Прочный ореховый каркас выдерживал любой буран - при условии, конечно, что его нормально закрепят. В жару в шатре было бы душно и вонюче, но жары в горах почти не бывает. А вот тепло он держит почти как настоящий дом. Вдобавок в крыше есть дымоход. Разложи внутри костер, устройся с краев, получше укутай спину теплым плащом - и можно спать в любой мороз. Если б не такие шатры, никогда бы не смогли кетадрины подниматься в горы зимой.

  Но зачем шатер поставили посреди долины, в поселке, где полно настоящих домов? Шатер явно обитаем - из дымохода тянется струя дыма. На какое-то время Эвинна даже забыла о цели своего пути. В конце концов, хозяину можно и не говорить лишнего. Со всех ног девушка кинулась к палатке. В сугробах к ней была протоптана узенькая тропинка.

  Жуткий, утробный вой хлестнул Эвинну, словно плеткой. Она споткнулась, упав лицом в хрусткую снежную пыль. Холод отрезвил, Эвинна поднялась, вытирая о курточку ладони. Но в этот момент раздался новый, полный смертной муки стон. С накатывающим ужасом Эвинна поняла: именно этот голос она слышала ночью. Шажок за шажком девушка стала пятиться назад. Сейчас хозяин не казался таким уж суровым. Наоборот, он был единственным спасением от кошмара.

  Увидев, как полог шатра приподнимается, Эвинна чуть не бросилась прочь. Остановил голос, принадлежавший одному из надсмотрщиков клана Вейфелей.

  - Стоять!

  - Г-господин, м-мне надо... - заикаясь, начала Эвинна. Как раз в этот момент полустон-полувой повторился. - Мне в-велели... в трап-пез...

  - Стоять, я сказал, - произнес надсмотрщик, выходя. Эвинна побледнела: именно он наказывал по приказу хозяина рабынь. В этом жестоком искусстве, знала Эвинна, Аптакх ван Ваваг не имел равных во всей Кетадринии. Да и не просто знала: рубцы от последней порки еще не зажили. - Тебя вызвали по моему приказу. И только для того, чтобы ты пришла сюда. Зайди и посмотри, что бывает с теми, кто нарушает волю Богов! Я что сказал?!

  Чувствуя, как земля уходит из-под ног, Эвинна вошла. И обомлела, враз позабыв обо всем на свете. Она едва успела пригнуться к полу, прежде, чем ее скрутил приступ жестокой рвоты.

  Посреди шатра, как полагается, горел небольшой костерок. Внутри было тепло - по крайней мере, замерзнуть от холода там нельзя. Но чуть сбоку от огня в промерзлую землю вкопан длинный, толстый кол. Верхняя часть кола лоснилась от липкой черной слизи, будто какой-то шутник намазал дерево дегтем. Только этот "деготь" был не черным, а каким-то черно-буро-багровым. А ниже... Ниже, на специально прибитой перекладине, сидела принцесса Хидда. Последний год, правда - рабыня и подстилка для мужчин клана Вейфелей... и всех, кому приспичит.

  Будто стала свидетельницей казни, Эвинна представила, как это было. Связанную, беспомощную, избитую, наверняка неоднократно изнасилованную, фодирку колом. Любовно заточенный, обожженный на огне, он с легкостью вонзился в тело. На глазах покрываясь кровяными потеками, кол вошел ей в зад, с каждым мгновением он все глубже погружался внутрь. Палачи опускали Хидду плавно и осторожно, стараясь нанести как можно меньше повреждений. Они рассчитали верно: кол вышел из тела в аккурат через правую ключицу. Хидду опустили на перекладину. Теперь, надетая на кол, фодирка могла лишь сидеть. Да еще выть от неописуемой боли, пока не сорвала голос.