Полночь мира (=Пепел Сколена) - Павел Буркин

Алексею Суркову - поэту Эпохи Мужества - посвящается

.

  .

  Пролог.

  ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ

Я расскажу о том времени, когда мир был юн, а прадеды прадедов ныне живущих еще не родились. О людях, защищавших свою родину от злобного врага, пойдет мой рассказ, - и о гнусных предателях, покупавших жизнь ценой их жизней. И о тех, кто вынужден был страдать, не имея возможности защититься, я вам расскажу. Теперь же закройте поплотнее двери, чтобы не услышали дети, ибо речь здесь пойдет о голоде, страданиях и смерти, которые обрушились на землю Сколенскую, и о том зле, которое содеяли люди короля Амори.

"Сказание об Эвинне Верхнесколенской", I, 1

  Это была еще не весна, но уже и не зима. Унылое межсезонье, когда сугробы уже плачут, предчувствуя скорый конец, но сквозь зимние тучи еще не проглянуло солнце. Днем унылые ледяные дожди, ночами возвращающийся мороз прихватывает все льдом - наверное, самое мерзкое время в году. В такое время больше всего хочется не казать носа из дома, а если уж высунулся - так "согреться" чем-нибудь горячим или горячительным. Немудрено: в такие дни грипп гуляет по стране, как "черная смерть" в средние века, выкашивая целые отделы в офисах и добавляя проблем тем, кого грипп все же не берет.

  В это время, наверное, нет более унылого места, чем парк небольшого подмосковного городка. Здесь не осталось ни одного сухого уголка, мокро темнеют стволы деревьев, а сугробы снега, занесшие летнюю сцену, уже похожи на жженый сахар. Снег под ногами превратился в липкую ледяную кашу, и нет ничего хуже, чем малейшая, незаметная щель в ботинках. Полиняли, отклеились и повисли неопрятными лохмотьями летние афиши. И только вездесущие банки из-под коктейлей, шприцы и окурки, плавающие в каше снега и грязи, свидетельствуют: по ночам тут начинается своя, особая жизнь. Такая, что даже милиции не стоит появляться без нужды и без оружия.

  Но днем парк и правда кажется вымершим. Ледяная вода плещется в небольшой речке, перемешанная со снегом и грязью, подергивается стылой рябью в лужах, сыплется с низкого свинцового неба. Как давным-давно брошенный, с провалившимися дверьми и окнами, с лебедой в проломах сгнившего пола и обнажившимися, полусгнившими стропилами, дом. Дом, по которому гуляет ветер и кружит мусор с опавшей листвой. Даже на диво остроумная матерщина, выцарапанная на стенах закрытого киоска, сейчас кажется унылой и совсем не смешной. Надо быть вовсе уж сумрачным и нелюдимым субъектом, чтобы по своей воле отправиться в парк.

  Еще можно пойти ради тайны.

  Он остановился у самого берега. Черная, будто впитавшая накатывающую тьму, речка петляла меж стен набережной, на каждом повороте шелестел под ветром промерзший камыш. Летом тут гуляют влюбленные пары, играет музыка, аппетитно пахнет шашлык. Сейчас в самый дальний и заброшенный угол городского парка летают одни вороны.

  Он взглянул на часы. Время есть, пятнадцать минут, если она не опоздает. Можно покурить, отхлебнуть из банки пивка - какая-никакая, а отрада посреди окружающего запустения. "Ну когда уже..." Стоять на пронизывающем ветру, под косым серо-синим дождем было невесело. Вскоре крупная капля снайперски погасила сигарету. Отбросив мокрый окурок, он шепотом выругался и проглотил остатки пива. Банку закинул в камыши - мусорного ведра нигде не видно, скамейки и те разломали и утащили на дрова бомжи. Только уныло торчат бетонные опоры - странно, что не унесли и их.

  - Миш, нехорошо мусорить в родном городе! - Нина, некогда одноклассница, а ныне аспирант филологического факультета одного из столичных вузов, неведомо где научилась появляться незаметно. Только что уныло и бесприютно скреблись под ветром голые ветки, по реке, будто и ей холодно, пробегала зябкая рябь. И вдруг появилось яркое, как кусочек лета в царстве зимы, красное пальто и нежно-голубой берет. Нина любила одеваться поярче. - Ты тут расслабляешься, мусоришь, а они-то воевали. Страшно воевали...

  - "Они" - это кто? - нетерпеливо спросил Миша. - Какая еще война?

  - В "Сказании об Эвинне Верхнесколенской", Миш.

  - Какое еще "Сказании..."? Ты же говорила, перевели рукопись.

  - Перевели. Так она и называется.

  - Спасибо, - только и успел выдавить Миша. То, ради чего он поперся после работы в унылый мокрый парк, произошло.

   Все началось больше месяца назад, в морозную, звездную зимнюю ночь. Как раз были крещенские морозы - неделю столбик термометра не поднимался выше минус двадцати. Даже днем, а уж ночью было все тридцать. Люди кутались в тулупы, шапки-ушанки стали раскупаться влет. А ночи были красивы - сказочно красивы, сверкали в промороженном небе льдинки звезд, мерцала убывающая луна, мерцал иней на деревьях - морозы ударили после оттепели, мокреть прихватило холодом, местами стволы деревьев сверкали, будто облитые стеклом.

  В тот вечер Миша не устоял перед искушением: оделся потеплее и пошел любоваться на искусство чародейки зимы. Вот так, залюбовавшись, он и прозевал момент, когда стоило бы отскочить в сторону. Визг покрышек, отчаянный вой клаксонов, тяжелый удар - и ничего не понимающий Миша вперед головой полетел в сугроб. Взревел мотор модного "лексуса" - и роскошную иномарку как ветром сдуло.

  В первое мгновение Миша осознал только, что жив, лицу и рукам мокро и холодно, вдобавок что-то твердое и острое едва ли не упирается в глаз. Отплевываясь от снега, он инстинктивно отодвинулся от неизвестного твердого предмета. Тело повиновалось на удивление беспрекословно, нигде не полыхнуло болью вывихов и переломов. Только ныл отбитый зад. Похоже, удар пришелся вскользь, да и то был смягчен пуховиком. А вот шапку где-то потерял, на таком морозе ушам мало не покажется...

  Но что это такое, обо что он чуть не выбил глаз? Миша пошарил в снежном крошеве, и у него в руке оказалась усыпанная искрящейся ледяной пылью книга. То есть это слабо сказано - книга. Скорее уж Книга. Формат был такой, что она едва влезла в дипломат. Весила, наверное, кило пять, а серебряный переплет причудливой чеканки отражал свет звезд и фонарей. Даже на взгляд полного профана в антиквариате, такого как Миша, книга могла стоить целое состояние. Как фолиант оказался в придорожном сугробе, Миша не мог и представить. Мелькнула здравая мысль - может, это мафия торгует древними инкунабулами? И даже невольно влезть в это дело все равно, что угнать битком набитый героином КАМАЗ. Но Книга смотрелась слишком заманчиво. А те, кто тайно засунули в сугроб, наверняка не первый раз крадут достояние Родины. Миша не был таким уж националистом - но такое обращение с памятником старины отчего-то взбесило. Решительно упаковав фолиант в дипломат, Миша направился к дому.