Полночь мира (=Пепел Сколена) - Павел Буркин

  Благодаря "заботе" палачей ей не грозило преждевременно умереть от голода. Ее кормили, огонь в небольшом мангале не позволял замерзнуть. Под нее даже подставили поганое ведро, чтобы было, куда справлять нужду. Судя по всему, некогда гордой принцессе предстояло умирать неделю, а то и две. Эвинна стояла и смотрела на пронзенную колом подругу, как оглушенная. Будто из непредставимой дали, до нее доносился голос Аптакха:

  - Послушай, что велел сказать каждому рабу клана Моррест-катэ, - торжественно, будто читал проповедь, произнес надсмотрщик. - Когда Боги создали людей, Они разделили их на четыре сословия, каждое из которых должно делать свое дело, сохраняя равновесие в мире. Ни один человек, как бы разумен и умел он ни был, не способен объять все. Каждому Боги еще до рождения предопределили его занятие. Жреческим кастам положено заниматься толкованием священных книг, служением Богам и истолкованием их воли и познанием. Именно этим занимается клан Вейфелей. А воинам Они предопределили охранять покой жрецов, править народами, карать тех, кто возжелал незаконных привилегий. Купцы и ремесленники получили право наживать богатство, но взамен - обязательство кормить высшие касты и давать работу тем, кто ниже. И, наконец, долгом слуг стало усердно работать, и чтить власти земные и небесные. В этом их добродетель и их способ заслужить награду. Какое-то время так и было, это был век света и тепла, вечного лета и вечных радостей: каждый делал свое дело, никого Боги не обделяли милостью...

  Долгий, хриплый стон прервал надсмотрщика. Она уже не могла кричать. Хидда бы все отдала за возможность быстро умереть - но в молодом теле оставалось слишком много жизни.

  - Но однажды презренный прислужник, который должен был исполнять работу золотаря, посмел поднять взгляд на женщину из высокой жреческой касты. Он замахнулся на то, что вправе решать только Боги - на мировой порядок, на чужое дело. И она, вместо того, чтобы призвать стражу и придать его лютой казни, ответила ему взаимностью, чем нарушила божественные установления. У них даже родились дети - сперва девочка, потом мальчик. Увидев такое непотребство, Боги собрались на совет. Долго думали, как поступить с отступниками и их детьми, в какую касту их принять. Но никто не хотел осквернять себя общением с детьми от противоестественной связи. Тогда сказал мудрый Кетадр, что нужно пятое сословие, самое низшее, в котором возрождались бы к новой жизни отвергшие место в мире, уготованное им. Таким сословием и стали рабы.

  Надсмотрщик выразительно посмотрел на Эвинну.

  - Ты была преступницей еще до твоего рождения. И Боги тебя покарали, дав сперва пожить свободной, а потом отдав в рабство. Но и у рабов есть предназначение: они должны верно служить своим хозяевам, не прося ничего взамен и покорно выполнять все, что им скажут. Это твоя последняя возможность оправдаться перед Богами. Если же ты и тут не способны смириться, посмотри, что тебя ждет. Прошедшей ночью, уходя от господина, фодирка попыталась убежать, да еще подняла руку на воина, посланного вдогонку. За это она наказана самой страшной казнью, какую способен устроить человек. С тобой будет то же самое, если не примешь судьбу с покорностью и уважением к Богам.

  Аптах помолчал, тишину нарушало только потрескивание костра, да Хидда, вцепившаяся руками в кол на уровне уха. Костяшки пальцев побелели, но толку было чуть. Острие кола было почти на локоть выше ее ключицы.

  - Тебя позвали ради вот этого, - показал он на Хидду. Подождав, пока стихнет очередной хриплый стон, он как ни в чем не бывало продолжал: - Ты рабыня. Твое дело - прислуживать свободным людям, ублажать их за столом и в постели. А не оспаривать установленный Богами в мире порядок. Господин ждет тебя во дворце, возвращайся назад. Главное ты видела, и, надеюсь, поняла. Позови еще кого-нибудь из рабов.

  Отодвинув полог палатки, Эвинна вышла на улицу. Ледяной воздух снова перехватил дыхание, но он же вдохнул жизнь в придавленный ужасом разум. Там, в пропахшей кровью и дерьмом палатке с корчащейся на колу беглянкой, она не осмелилась открыть рот. Казалось, во всем надсмотрщик был прав, ведь он лишь передавал слова жреца: сам-то Моррест ван Вейфель побрезговал бы проповедовать перед рабами. Но что-то в душе восставало против простой и логичной картины.

  Может быть, память о матери, которую опозорили и убили безо всякой оглядки на закон? А может, измена Нэтака, которого те самые, такие вроде бы справедливые Боги, и не подумали карать? Или участь Хидды, чья свадьба кончилась так страшно? Спроси кто-нибудь об этом, Эвинна не смогла бы сказать внятно. А времени все обдумать у нее не было: по возвращении ее послали за водой к тому же ручью, потом заставили чистить рыбу, потом выпороли за то, что в одном месте на рыбе осталась чешуя - хотя она была ни при чем. И, не успев отдышаться, она побежала в комнату к Аптаху: тот уже сменился на посту, пропахший запахом бойни шатер охранял кто-то из молодых воинов, а отогревающийся брагой воин захотел сладенького... И все-таки пришедшая в голову мысль не погибла.

  Она затаилась, как потерпевший поражение, но не смирившийся воин в развалинах крепости, что ждет расслабившегося противника в темном закоулке с мечом наготове.

  У каждого бога есть свой праздник. У Стиглона - День Справедливости, когда каждый может прийти в храм, покаяться в грехах, заплатить десятину - и грехи будут прощены. Как водится, освобождение от скверны следует отметить пивом, танцами, а потом, чем Ирлиф не шутит - и новыми "грехами плоти". У Алка Морского в его День выходят на морской берег и сыплют в море дары божеству - зерно, вино, украшения, у кого есть - деньги. Есть свой праздник и у бога горных снегов Кетадра, когда нарядно одетая толпа обходит свои поселки. Впереди толпы идут жрецы с огромными трубами-карнаями, их леденящий душу рев подхватывает испуганное эхо. На жертвенной скале блеют пригнанные для жертвоприношения бараны, еще немного - и их дымящаяся кровь потечет по древним камням, а к небу вознесется дым благовонных курений. Год сейчас благополучный, видно, народ кетадринов безгрешной жизнью снискал милость богов. Будь нынче мор, засуха или холода - и вместо баранов принесли бы в жертву пятнадцатилетнюю девственницу. В Великую Ночь их немало погибло на этой скале.

  Но разве будешь думать о плохом, когда сияет солнце, звенит быстрая речка, а долина и предгорья, словно девушка-модница, кокетливо примеряют нежно-зеленый наряд и сверкающее ожерелье снежных пиков? Сейчас бог насытится, возьмет от туш забитых баранов то, что ему надо - а потом и люди смогут, разрезав остальное, нажарить шашлыков и съесть под забористую, куда крепче, чем южное вино, горскую бражку. Перед счастливыми, осоловевшими от пира мужчинами будут танцевать их жены, сестры, порой и некоторые матери. Прекрасные, как сама любовь, манящие, как ледяной ключ в жаркий летний день, стройные и гибкие, как плети винограда...