Русская канарейка. Блудный сын - Дина Рубина

Айя сверзилась со своего насеста и бросилась ему наперерез.

От придурочного парика она избавилась еще в Рапалло, едва только вышла из здания полиции, – стащила с головы и с остервенением запихнула в ближайшую уличную урну, – но у нее не было уверенности, что Филипп узнает ее, а главное, не было никакой уверенности, что, узнав, не отшатнется. И все же она бросилась к нему, распахнув руки, загораживая собой путь к подъезду. И загородила бы, а может, стала бы хватать его за рукава, если б, увидев ее, Филипп не остановился, как-то смешно вытаращив глаза, и в свою очередь не ринулся к ней, едва не попав под чей-то велосипед.

Налетел, вцепился в рукав ее негритянской куртки, точно не она, Айя, ждала его здесь, голодная, под мерзким кропотливым дождиком, а он ее выследил, проведя полдня в засаде.

Сначала даже говорить не мог: она никак не успевала различить в его губах сколько-нибудь связные фразы. Взмолилась:

– Филипп! Пожалуйста, английский и… не так быстро!

Сказать ему, чтобы чуток подровнял свои роскошные усы? Верхняя губа всегда внятнее, чем нижняя (Айя ненавидела усы и бороды, мешавшие слышать).

Но Филипп, наоборот, заткнулся, взял ее под руку, решительно прижав к себе локоть, и повел в подъезд, где, никак не отреагировав на приветствие консьержа, так же молча протащил к лифту. И когда они вышли на шестом этаже, он и там, молча достав ключи, отворил дверь своей квартиры – единственной на лестничной площадке – и бесцеремонно затащил Айю в прихожую, темную и душную.

Зато здесь он напрочь слетел с катушек – судя по заполошно мелькающим рукам.

Она крикнула:

– Свет, черт возьми! И говорить по-английски! И смотреть мне в лицо! Я же глу-ха-я!

Он включил свет, схватил ее руки и сказал:

– Прости! Умоляю, два слова: где он? Нет, подожди! Ты совсем замерзла…

Теперь он нависал над ее лицом, преувеличенно отчетливо обводя губами каждый звук, и, схватив ее окоченевшие ладони, мял их и растирал, и странно еще, что не дул на них.

– Пойдем в кухню, вот сюда, в коридор и направо. Что тебе налить? Виски? Коньяк?

– Чай и какой-нибудь бутерброд, – сказала она, – а то меня вырвет. Я беременна.

– Час от часу не легче, – пробормотал Филипп. И взвыл: – Где он? Где этот негодяй?!

В кухне он бессильно опустился на стул, так и не сняв своего роскошного пыльника, только протянул руку в сторону холодильника и опять уронил ее на колено. Айе самой пришлось шарить в поисках еды, но там ничего не оказалось, кроме прошлогоднего сыра, – этот гурман питался в ресторанах. Она обнаружила половину черствого багета, яростно оторвала зубами кусок и принялась жевать: картон картоныч этот их воспетый французский багет.

– Леон исчез… Где у тебя чайник?

Огляделась, нашла, налила воды, включила.

– Он исчез, испарился… под небом Италии златой… Погоди! Не перебивай, просто слушай…

Вышколенная отцом и бабушкой, пуристами «грамотного языка», она с детства умела «излагать дело последовательно и внятно, с деталями, обстоятельствами и пояснениями». И тем не менее ей раз десять пришлось осаживать Филиппа криками: «Погоди, не перебивай!» или просто резким: «Помолчи!». И вообще, хотелось накапать ему в чашку что-то типа валерьяны или даже чего-то более действенного… Филипп, честно говоря, выглядел совершенно раздавленным. Кто бы подумал – такой вальяжный господин…

Первым делом она предъявила ему письмо, озаглавленное «Supez», – просто перевела на английский, водя пальцем по строчкам для наглядности. Но Филипп безумными глазами беспомощно бегал по затрепанному листу бумаги, переспрашивая и вслух повторяя скупые и какие-то… боевые команды Леона.

Не в состоянии сложить два и два, подумала Айя чуть ли не с жалостью.

Подтащила стул, села напротив него, успокаивающе положила руку ему на колено:

– Филипп! Брось это и послушай меня… Всё к тому, что Леон связан с разведкой. А вот с какой – не могу додуматься.

– Ты с ума сошла?! – тихо спросил он. – Артист его масштаба и его занятости? Зачем?! К чему это?! Не верю!

– Я понимаю. – Она сосредоточенно кивнула. – То, что я тебе сейчас вывалила, весь этот винегрет… просто дичь какая-то! Могла бы рассказать еще кое-что, но… не уверена, что имею право. Боюсь, что подведу этим Леона. Он чего-то опасался, очень… – Она вскочила и – благо, кухня у Филиппа могла сойти за репетиционный класс балетной школы – принялась мотаться туда-сюда, резко разворачиваясь у окна, вновь возвращаясь к стулу, на котором обреченно сутулился Филипп: – Все последние недели с ним я провела в каком-то перевернутом мире: мы убегали и преследовали, я раньше не знала, что это одно и то же. Мы спасали свои жизни, чтобы убить, – я прежде не предполагала, что одно может означать другое. Не спрашивай меня ни о чем конкретном, я сама подбираю – видишь, как осторожно, – слова подбираю, на которые он бы не наложил запрета.

Она вздохнула и перевела усталый взгляд на Филиппа, словно прикидывая, что еще можно ему открыть. И решилась: вновь села напротив, взяла его за руку.

– Судя по всему, в Портофино он убил одного человека; утопил. Умоляю тебя, молчи и не смотри на меня безумными глазами! – крикнула, обеими руками перебивая судорожный всплеск его ладоней. – Да, он уничтожил одного крупного… хищника, очень важного типа из какой-то другой разведки – боюсь, ближневосточной. Леон убил его, а не наоборот, как мне сначала показалось, и вот это точно, потому что труп того прибило к берегу… Не спрашивай меня о деталях, я их не знаю. – Она глубоко вздохнула, сглатывая горькую слюну, и решительно продолжала: – И тогда Леон либо скрывается и не может проявиться, либо… Либо его схватили и где-то держат.

Рассказать ему о выпитой кем-то бутыли соджу? – прикидывала Айя. – Ободрить, заставить поверить, что Леон жив и подал такой вот знак, просто послав кого-то вылакать все содержимое бутыли? Или лучше не баламутить бедного? Он и так – как рыба, вытащенная из воды…

– Есть еще третья возможность, – добавила она, сострадательно глядя в обвисшее серое лицо Филиппа. – Понимаешь, мне кажется, что одновременно он скрывался – да и меня прятал – от своих, ну, тех, на кого он работал и кого я не могу вычислить… Может быть, я совсем спятила, но поскольку думаю об этом днем и ночью, изнурительно, страшно, беспрерывно думаю, мне сейчас кажется, что он… наводил порядок в своей прошлой жизни, о которой я, как и ты, не имею ни малейшего понятия. Он был одержим идеей мести за что-то там… И наверняка вышел из-под контроля своих. Он оторвался от всех, вылетел за пределы их жестко организованной вселенной… Ну, как бы тебе объяснить? – пробормотала она, сосредоточенно хмурясь. – Вот: он взял такую высокую ноту, с которой не съедешь запросто, бескровно. Короче, есть вероятность, что его схватили свои… И если сейчас я не колочусь во все проклятые двери всех этих проклятых разведок, так только потому, что боюсь навредить Леону.

Наступила тишина, в которой лопотали только прекрасные напольные часы в прихожей – вероятно, фамильные, такие старые семьи всегда пекутся о своем почтенном домашнем времени. Айя склонилась, погладила вялые руки Филиппа, которые совсем уже не выглядели холеными руками великолепного импресарио, а оказались просто веснушчатыми руками пожилого человека. Улыбнувшись, проговорила:

– Пожалуйста, Филипп… Выпей чего-нибудь крепкого, я не уверена, что ты в порядке.

Он послушно поднялся, подошел к буфету, открыл дверцу и, достав графин с тяжелым золотом в брюхе, показал ей:

– М-м-м? Нет? – Когда она мотнула головой, налил себе рюмку, выпил… медленно произнес: – Значит, тот выстрел был не случайным.

– Какой выстрел? – насторожилась она.

– Неважно, на охоте… – он махнул рукой. – Выстрелил навскидку и попал в пробегавшего зайца. Якобы чудом. – Он сокрушенно покачал головой: – Дурил меня все эти годы, сукин сын, мерзавец, подонок… Думаешь, он работал на русских? – встрепенувшись, спросил Филипп. – Они его схватили? Пытают? Уничтожили?! Боже мой, и этому ублюдку достался этот голос…

– А русские убивают своих? – встревоженно спросила Айя.

– Все, когда потребуется, убивают своих, – печально пробормотал Филипп. – Если это разведка. Приятными людьми их не назовешь.

– Мы ничего не знаем! – возразила она.

– Ничего, – согласился Филипп, – кроме того, что он оставил тебя беременной.

Она поднялась, но передумала и снова села.

– Забыла совсем!

Вытащила из кармана джинсов портмоне, достала карточку, положила на стол и пододвинула к Филиппу.

– Что это? – спросил он.

– Банковская карточка Леона. Вот код написала – на автобусном билете. Я не смотрела, сколько на ней осталось: в первые дни была не в себе, кучу денег растратила на самолеты, стыдно вспомнить… Если сможешь, оплати, на сколько там получится, его квартиру, пожалуйста. Остальное я заработаю и пришлю. Понимаешь, он велел в Париж не соваться, значит, считал, что квартира под колпаком. К тому же я никого здесь не знаю, кроме тебя и этой его любимой консьержки, которую он называл «моя радость», но и она ведь может быть связана с…