Кристиан - Елена Андреевна Тюрина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Официальный прием начался в замке Нидзе. Гости постепенно стянулись в большой зал главного дворца замка – Ниномару. Шинджу невольно любовалась красотами этого грандиозного строения.
Сам замок Нидзе, постороженный в начале XVII века первым сегуном династии Токугава – Иэясу, располагался неподалеку от императорского дворца и являлся официальной резиденцией сегунов Токугава. То, что замок сегуна превосходил дворец императора Японии по площади и красоте, превосходно демонстрировало, кто в стране является истинным хозяином. Замок был укреплен лучше всякого фортификационного сооружения, а его главный дворец Ниномару, построенный из японского кипариса Хиноки, декорировали лучшие мастера того времени. Внутренние комнаты дворца были доступны лишь очень знатным гостям, имевшим возможность оценить всю утонченность убранства. Не уступал дворцу по красоте и сад, являвшийся одним из богатейших в Киото. Однако, несмотря на это сегуны редко останавливались здесь, предпочитая постоянно находиться в Эдо[1].
Рассматривая всю эту восхитительную красоту, Шинджу поймала себя на мысли, что Токугава просто хвастается сейчас или зачем-то желает впечатлить своих гостей.
Если красоты дворца завораживали госпожу Хоши, то окружающие люди и, в первую очередь, сам сегун скорее нервировали. Она даже поймала себя на мысли, что мечтает оказаться в своей комнате в объятьях Иошихиро. Что бы он там от нее ни скрывал, сейчас этот человек казался ей чище и искреннее всех здесь присутствующих.
Машинально обмахиваясь веером и другой рукой придерживая кимоно, молодая женщина поднялась по широким ступеням в зал дворца. Ясный день, всеобщее оживление и постоянное щебетание Маны все-таки постепенно вывели ее из апатии, вызванной необходимостью присутствовать на этом неприятном ей мероприятии. Племянница, конечно, видела, что тетушке все происходящее не доставляло удовольствия, та явно нервничала, кусала аккуратные губки и хмурила тонкие брови. Поэтому Мана очень старалась развеселить родственницу.
Когда Токугава начал свое тождественное обращение к собравшимся, Шинджу не услышала и половины слов. Она обнаружила, что оказалась слишком близко к сегуну, и это вызвало ее негодование. Демонстративно отвернувшись в сторону, молодая женщина рассматривала убранство зала и костюмы местной знати. Однако раздавшийся где-то рядом знакомый рокочущий смех заставил ее вздрогнуть. Японка стала искать глазами среди присутствующих обладателя этого красивого смеха, и не поверила своим ушам, когда поняла, что это смеется сам сегун в ответ на слова какого-то своего приближенного. Шинджу как загипнотизированная подошла чуть ближе, и это движение, видимо, привлекло внимание правителя. Токугава окинул ее взглядом, чуть задержавшись на выражавшем смутное волнение лице.
Продолжая говорить, сегун положил руку на обернутую поясом талию, и Шинджу застыла, неотрывно глядя на его пальцы. Заметив этот взгляд, он вдруг оборвал на полуслове свою речь, и его щеки слегка потемнели, как бывает со смуглыми людьми, когда к коже приливает кровь. В следующий момент женщина подняла глаза на его лицо, а через секунду покачнулась и буквально рухнула как подкошенная на сверкающий пол дворца.
…Шинджу открыла глаза. Еще неосознанный, затуманенный взгляд остановился на Токугаве. Тот молчал, обеспокоенно всматриваясь в ее очи. Молчали и все присутствующие. А она смотрела… и узнавала. Эти четко очерченные слегка пухлые губы, похожие цветом на переспелые вишни глаза… Это был ее Иошихиро!
Вдруг женщина приподнялась и со злостью сказала:
– Убийца!
Все ахнули.
Токугава отпрянул и неожиданно взревел почти бычьим голосом:
– Пошли прочь!
Люди бросились врассыпную и вскоре они остались одни. Сегун резко схватил госпожу Хоши за шею.
– Никогда не смей позволять себе такого! – процедил он.
Его озверевший взгляд наткнулся на ее не менее взбешенные глаза. Вместо того, чтобы испугаться, она вдруг приблизилась, насколько это было возможно в ее положении, и плюнула сегуну в лицо. Токугава отступил, вытирая щеку и шумно дыша. Его выдержке можно было позавидовать.
– Ты вор, потому что украл владения Иоири, и убийца, потому что погубил мою сестру и ее мужа, а твои воины, словно кусок мяса разрубили мечом новорожденного младенца, их сына. Но то, чего я тебе никогда в жизни не прощу – это гибель моей дочери! – проговорила Шинджу.
– Это была война, – глухо проговорил он.
– Война? Настоящие солдаты сражаются, а не грабят и не убивают детей!
Он молчал, и госпожа Хоши продолжала:
– Ты можешь приказать казнить меня прямо сейчас, мне все равно, в моей жизни не будет больше ничего хорошего, и я не дорожу ею! Желаю тебе испытать то же, что чувствую я! То, как ты поступил со мной, еще раз доказывает, что ты нечестив! Ты унизил меня сильнее, чем твои наемники!
Токугава отошел к окну, и, повернувшись к ней спиной.
– Уходи, – холодно произнес он.
Молодая женщина встала.
– Я буду молить всех богов, чтобы ты поскорее сдох! – бросила она.
– Я сказал, убирайся, – он повысил голос, но не повернулся.
Наверное, европейцу столь сдержанное поведение сегуна казалось бы странным. Женщину, которая посмела оскорбить мужчину, просто избили бы. Но это не касается мужчины, с молоком впитавшего кодекс Бусидо. Самурай, ударивший женщину, будет считаться трусом. Тем более если эта женщина происходит из древнего самурайского рода. Только малодушный человек станет драться с тем, кто не способен ему сопротивляться. Для истинного воина это мерзко и позорно.
Когда госпожа Хоши появилась в большом зале для церемоний, к ней тут же бросилась обеспокоенная и напуганная Мана. Окружающие притихли и провожали Шинджу взглядами, пока она не скрылась из виду.
Вот все и сошлось… Он приходил к ней в образе обычного самурая, и казался ей невероятно похожим на ее первого мужа. Именно этим сходством он и покорил ее. Она считала его простым солдатом. А потом он забыл снять роскошное кольцо в виде дракона, вместо глаз у которого небольшие рубины, и она по нему узнала сейчас Токугаву. Вспомнила, что когда он исчез на две недели, то потом сказал, что был ранен, но на самом деле сегун мог тогда ездить в дальние провинции. А еще однажды, когда она позволила себе какое-то грубое высказывание в адрес Токугавы,
