История нового имени - Элена Ферранте

Она и правда разъярилась: лицо у нее пылало, вытаращенные глаза горели, а говорила она так быстро, что не успевала перевести дыхание. Но Стефано ее не слушал. Теща еще продолжала свой монолог, когда он поволок Лилу в спальню, крича на ходу: «Сейчас ты все мне расскажешь, все как есть!» Лила вцепилась в створку буфета и обрушила на его голову поток оскорблений; Стефано дернул ее с такой силой, что створка распахнулась и буфет опасно накренился, заставив зазвенеть тарелки и стаканы; Лила буквально пролетела через всю кухню, ударившись о стену в коридоре, который вел в их комнату. В следующий миг муж снова схватил ее за руку, толкнул в спальню и хлопнул дверью.

Я услышала, как страшно щелкнул ключ в замочной скважине. В те минуты я своими глазами увидела призрак дона Акилле, вселившийся в Стефано: это он, отец, проступил в набухших на шее и лбу синих жилах сына. Несмотря на охвативший меня ужас, я поняла, что не могу, как Нунция, спокойно сидеть за столом. Я схватилась за ручку двери и принялась ее трясти, выкрикивая: «Стефано, прошу тебя! Все это вранье! Не трогай ее, Стефано, не бей ее!» Но ярость уже овладела им, он орал, что ему нужна правда, и, поскольку Лила молчала, как будто ее вообще не было в комнате, мне даже почудилось, что он орет сам на себя и сам себя лупит, роняя и круша вещи.

— Я сбегаю за хозяйкой, — сказала я Нунции и устремилась вниз по лестнице. Я хотела спросить, есть ли у нее второй ключ от двери и дома ли ее племянник; это был крепкий здоровый парень, вполне способный высадить дверь.

Но я стучала напрасно, хозяйки не было дома — или она не пожелала мне открывать. Меж тем крики Стефано вырвались за стены дома, огласив улицу и заросли тростника; мне казалось, они достигали даже пляжа, но почему-то никто, кроме меня, их не слышал: ни один сосед не выглянул в окно, ни один не пришел узнать, что происходит. Только Нунция еще пыталась увещевать Стефано, чередуя мольбы и угрозы: если он не прекратит обижать ее дочь, она все расскажет Фернандо и Рино, и, Бог свидетель, они ему все кости переломают!

Я бегом вернулась домой, не зная, что делать. Навалившись всем телом на дверь, я крикнула, что вызвала полицию, что они вот-вот приедут. Потом, поскольку Лила по-прежнему не подавала признаков жизни, я завопила: «Лила, ты жива? Лила, прошу тебя, скажи, что ты жива!» И в этот момент мы услышали ее голос. Но обращалась она не к нам, а к мужу.

— Ты хочешь правды? — с ледяным спокойствием сказала она. — Ну слушай. Да, мы с сыном Сарраторе вместе плавали, и я держалась с ним за руки. Да, мы отплывали подальше от берега и там целовались и обнимались. Да, он раз сто меня трахнул, и благодаря ему я поняла, что ты — кусок дерьма, и все, на что ты способен в постели, — это требовать от меня делать мерзости, от которых меня тошнит. Нравится тебе такая правда? Ты доволен?

В доме воцарилась тишина. После этих слов Стефано замолчал, я перестала колотить в дверь, а Нунция — плакать. До нас снова донесся шум проезжающих мимо машин, отзвуки голосов, кудахтанье кур.

Прошло несколько минут, и Стефано заговорил, но так тихо, что мы не могли расслышать ни слова. Все же я поняла, что он пытается успокоиться и бормочет короткие бессвязные фразы: да что ты такое говоришь, пожалуйста, не говори так, прошу тебя, перестань… Признание Лилы было для него таким невыносимым, что он предпочел принять его за ложь. Он поверил, что Лила нарочно оклеветала себя, чтобы причинить ему боль; сказанное ею было так чудовищно, что оглушило его не хуже сбивающего с ног удара. Он расшифровал ее слова по-своему: если ты еще не понял, что твои обвинения беспочвенны, то вот тебе, получай.

Но на меня признание Лилы произвело впечатление не менее ужасное, чем грубость Стефано. Я осознала, что, как бы меня ни пугала та безмерная жестокость, которую он ловко прятал под мягкими манерами и доброй улыбкой, смелость Лилы, ее доходящая до бесстыдства дерзость, позволявшая ей выкрикнуть мужу в лицо правду, выдав ее за ложь, ужасала не меньше. Стефано выходка Лилы помогла прийти в чувство, потому что он убедил себя, что жена его обманывает, но меня, которая знала правду, она пронзила в самое сердце. Когда голос колбасника снова окреп, мы с Нунцией поняли, что худшее миновало. Дон Акилле отступил, и его сын мог вернуть себе облик милого и славного парня, благодаря которому так преуспел в торговле. Теперь Стефано выглядел растерянным; он уже сам не понимал, что на него нашло, что такое случилось с его голосом и руками. И хотя его еще преследовал образ держащихся за руки Лилы и Нино, он воспринимал сказанные ею ужасные вещи как нечто не имеющее отношения к реальной действительности.

Дверь оставалась закрытой, и ключ в замочной скважине не повернулся до следующего утра. Голос Стефано был полон грусти — похоже, он был сильно огорчен и о чем-то умолял жену. Мы с Нунцией еще несколько часов просидели у них под дверью, изредка обмениваясь чуть слышными бесполезными репликами. Мы шептались, они шептались… «Если я расскажу об этом Рино, — говорила Нунция, — он его убьет, точно убьет». В ответ я, делая вид, что поверила в ее угрозу, просила: «Не надо, ничего никому не надо рассказывать». Я думала о том, что с самого замужества Лилы ни Рино, ни Фернандо ни разу пальцем ради нее не пошевелили, не говоря уже о том, что сами с детства лупили ее почем зря. Все мужчины одинаковые, вздыхала я, только Нино не такой. Во мне неукротимо росла волна гнева: теперь стало ясно, что он достался Лиле, хоть она и замужем; вдвоем они сумеют выбраться из этого болота, а я застряла в нем навсегда.

76

Едва рассвело, из спальни показался Стефано, один, без Лилы.

— Собирайтесь, мы уезжаем, — сказал он.

Нунция не сдержалась и сердито ткнула ему на разбитые хозяйкины вещи, заметив, что за них придется платить. На что Стефано, видимо хорошо запомнивший все, что Нунция наговорила ему прошлым вечером, и желавший, чтобы между ними установилась полная ясность, ответил, что всегда за все платил и намеревался так же поступать и в дальнейшем. «За этот дом, — устало сообщил он, — заплатил я. Я оплатил вам этот отдых. Все, чем вы, ваш муж и ваш сын владеете, оплачено мной. Поэтому не морочьте мне голову и собирайтесь».

Нунция замолкла и больше не раскрывала рта. Вскоре вышла Лила в светло-желтом платье с длинными рукавами и темных, как у кинозвезд, очках. С нами она не разговаривала. Она не промолвила ни слова ни по дороге в порт, ни на пароме, ни когда мы приехали в свой квартал. Вслед за мужем она поднялась в квартиру, даже не попрощавшись с нами.

Что касается меня, то я решила, что с этого дня буду жить своей жизнью, и так я и поступила. После возвращения в Неаполь я приказала себе не думать ни о ком, кроме себя. Я не искала встреч ни с Лилой, ни с Нино. Я молча выслушала упреки матери, которая обвиняла меня в том, что я прохлаждалась на Искье вместо того, чтобы заработать хоть немного денег для семьи. Отец, хоть и похвалил мой цветущий вид и золотистые от солнца волосы, поддакнул матери: «Ты уже взрослая. Пора и тебе заняться делом».

Он был прав. Деньги действительно были нужны позарез. Конечно, я могла бы пойти к Лиле и потребовать с нее обещанную компенсацию за то, что согласилась поехать с ней на Искью, но после того, как я решила больше с ней не общаться, а главное, после того, как Стефано при мне отчитал Нунцию (отчасти я восприняла его слова на свой счет), я воздержалась от этого шага. По этой же причине я исключила возможность того, чтобы она купила мне учебники, как в прошлом году. Как-то раз, когда я встретила Альфонсо, я попросила его передать моей подруге, что учебники я уже достала, и перешла к другой теме.

В середине августа я отправилась в книжный магазин на виа Меццоканноне. Поскольку я хорошо себя зарекомендовала, кроме того, пребывание на море самым благотворным образом сказалось на моей внешности, хозяин снова взял меня на работу. Правда, он поставил мне условие, что я не уволюсь после начала занятий, а проработаю, пока не схлынет спрос на учебники, хотя бы с обеда до вечера. Я согласилась. Отныне я целыми днями торчала в магазине, принимая школьных учителей, которые сумками притаскивали образцы учебников, бесплатно полученных от издательств, чтобы задешево их продать, и учеников, готовых еще дешевле загнать свои старые рассыпающиеся на глазах книги.

Я пережила неделю страха, потому что у меня не пришли месячные. Я боялась, что забеременела. Я приветливо улыбалась покупателям, но в душе у меня царил мрак. Я не спала ночами, но ни с кем не делилась своим отчаянием и ни у кого не спрашивала совета, что делать. Наконец настал день, когда, пойдя в грязный туалет магазина, я обнаружила на трусах кровь. Это был один из редких в тот период моментов, когда я испытала блаженство: кровь стала символом того, что следы вторжения Сарраторе в мое тело окончательно смыты.

В первых числах сентября я сообразила, что Нино, должно быть, уже вернулся с Искьи. Я со страхом — и с надеждой — думала о том, что он появится в книжном магазине, хотя бы для того, чтобы со мной поздороваться. Но он не показывался ни на пьяцца Меццоканноне, ни в нашем квартале. Лилу я видела всего пару раз, в воскресенье, когда они с мужем проезжали по улице на машине. Этих нескольких секунд хватило, чтобы меня снова охватила злость. Что изменилось в ее жизни? Она сохранила все, что у нее было до этого: машину, Стефано, квартиру с ванной, телефоном и телевизором, красивую одежду, достаток. Интересно, какие новые планы роятся у нее в голове? Я слишком хорошо ее знала, чтобы допустить, что она откажется от Нино, даже если Нино откажется от нее. Но я гнала подобные мысли прочь, заставляя себя держать данное себе обещание: жить своей жизнью, без Лилы и Нино, и не страдать от их отсутствия. Я приучала себя к дисциплине и тренировалась в искусстве ни на что не реагировать. Я свела к минимуму любое проявление чувств: если хозяин распускал руки, я отталкивала его, но не выражала негодования; если покупатели вели себя по-хамски, я принуждала себя к вежливости; я даже с матерью больше не препиралась. Каждый день я повторяла себе: я такая, какая есть, и должна с этим смириться; я родилась в этом городе, в этом квартале, в этой нищей семье; я даю, что могу, и беру, что дают; я вынесу все, что мне суждено вынести.