Севастополист - Георгий Панкратов

в городе, машины, троллейбусы, наконец. Кто это все делал? Придумал? Собрал? И где собрал? Словно это было, было, было… И досталось нам от поколений, о которых никто и не вспомнит, настолько далеких от нас. А что сделали мы? Что сделаем? И почему?! Почему мы ничего не делаем?!

Кацивели протянул мне руку, и я машинально пожал ее.

– Сильно, – сказал он и выдержал паузу. – А знаешь, может, потому, что все для жизни уже было сделано, придумано. А нам остается жить – только-то и всего. И ничего придумывать не надо.

Но я прислушался только к первой части его фразы; вторая показалась мне лишней, ненужной, и я отбросил ее от себя, как мусор. Я определенно был странным избранным – так думаю теперь, вспоминая.

– Знаешь, – я опять наклонился и перешел на шепот. Мне было трудно контролировать слова и мысли, и сам я с трудом понимал, что и зачем говорю. – Самое страшное – это то, что пространство вокруг нас обрастает стенами.

– Да ну? – Кацивели усмехнулся.

– Именно, – кивнул я. – Что мешает человеку быть свободным? Только стены. Смотри! Не будь здесь стен, я бы шел, шел и шел… бесконечно!

Я ощутил резкий прилив сил, и что-то ослепительно-яркое вспыхнуло в дальнем углу зала, и лучи этого света, манящего, притягательного, протянулись во все стороны, озаряя собой стены, лица посетителей, столы.

– Шел бы и шел! – кричал я в беспамятстве. – Шел бы и шел, и шел…

И тут я ощутил такую боль в затылке, словно меня ударили лопатой по голове. Я согнулся и так и стоял, кряхтя. Мне казалось, что упаду и больше не смогу подняться.

– Но человек строит стены и заточает себя. А Башня – само воплощение несвободы, ибо замкнута со всех сторон и не имеет окон. Это ты хотел сказать? – Кацивели с улыбкой протянул мне руку.

– Откуда… ты… – хрипел я.

– Башня – это свобода, – примиряюще сказал он. – Несвобода – она в голове.

Кацивели приложил ладонь к моему затылку и пару раз похлопал по нему. Боль слегка отступила.

– Послушайте, послушайте, – сказал я, разогнувшись наконец. – Это было так больно, так больно, что… Нет ли у вас сухого куста?

– Сухого куста? – переспросил он удивленно.

– Ну да. У меня оставались деньжата. Я брал с собой из города, все равно они там ни к чему… Послушайте: сухой куст так снимает боль!

– У нас нет кустов, – покачал головой Кацивели. – Мы в Башне.

Я кое-что вспомнил и горько усмехнулся.

– Да у вас и денег нет. А у нас они были, хотя… зачем они были – я так и не знаю. Но с ними было понятней.

– А без них что непонятно? – невозмутимо спросил собеседник.

– Непонятно, почему у вас бесплатно? Почему все это происходит, ну, я там хожу-брожу, и за все это не…

– Брось, – сказал Кацивели. – Не пускайся в пустой треп. Ты в целом уже заплатил, и это дороже всех денег. Знаешь чем? Тем, что ты уже здесь. Большего-то и не надо?

– Да? – Я смотрел на него, и из моего рта текла слюна. Заметив, я стал убирать рукой и понял, какое отвратительное зрелище представляю. Но Кацивели неожиданно произнес:

– Ты мне нравишься. Да-да, серьезно. И поэтому я дам тебе еще одну вещицу, убойную. Это будет круче, чем куст.

– Так бывает? – спросил я.

– Бывает все.

Он поставил передо мной банку, и я непонимающе уставился на нее: банка выглядела пустой. Но – что удивительно – крышка была запаяна, и открыть ее, по всей видимости, можно было, только приложив недюжинные усилия.

– Не распаковывай раньше, чем надо, – посоветовал Кацивели.

– Что это? – спросил я.

– Воздух города Севастополя. Настоящего. Того, что внизу.

Кучерявый

Я долго искал выход. И даже возвращался к человеку в пиджаке и донимал его. Он терпеливо показывал, а я уходил и терялся опять. Казалось, что так будет бесконечно. Но я не хотел оставаться в Хрусталке. Я был слишком жив для нее. А может быть, после нее?

– Поиск выхода! – Я поднимал палец вверх и долго стоял так, но никто, кроме Кацивели, не обращал на меня внимания. – Это единственное, что нас всех объединяет. Подумайте об этом.

– Я думаю, – кивал мне Кацивели. – Постоянно об этом думаю. Таково мое место здесь. Найди же и ты свое.

Наверное, он хотел сказать «проваливай уже» и, кто его знает, вернись я еще раз, может быть, так и сказал бы. Но я не вернулся, и больше мы не увиделись.

Зато я, кажется, понял, зачем здесь был черный зал перед выходом – тот, где я встретил усатого. Здесь приходили в себя. Действие горьких коктейлей, конечно же, не прекращалось, но мне становилось хотя бы немного лучше. Темнота приводила в порядок и мысли, помогала перейти из одного состояния в другое. Насладившись ею, я отправился бродить по огромной Башне, снова искать что-то, так и не понимая – что.

Может быть, я искал музыку. Мне так не хватало ее! Внизу, на Северной, я подбирал записи и слушал их потом в машине. Где искать музыку здесь, в Башне, я не подозревал. Но после коктейлей мне так хотелось слушать, я ощущал физически эту необходимость, меня ломало, трясло, сгибало пополам. В голове проносились десятки песен, которые я слушал прежде и запомнил, и я стал подпевать – вернее, подвывать – своим воспоминаниям. Мне срочно нужна была музыка! Спросить было не у кого – прохожие шарахались от меня, и все, что оставалось, чтобы не чувствовать себя одиноким, – это вотзефак. Я немедленно набрал сообщение Фе.

«Ты не знаешь, где здесь найти музыку?»

Но Фе не отвечала – она словно растворилась в невидимых волнах, которыми нас всех связывал вотзефак. Вдруг она потерялась на перекрестке линий, что спешат от человека к человеку, вдруг не туда свернула? И ищи ее теперь… Но Фе была «активна» – ее желтый огонек горел, а значит, она не ушла с уровня и не оставила лампу. Она была здесь, рядом! Почему же не отвечала?

Я бесцельно шатался по проспектам и, казалось, встретил здесь все. Даже зал накладных носов. Они были вполне реалистичны – настолько, что нос, взятый в зале у хозяина Дядюшки Носа (как это было бы смешно, не будь мне тогда плохо!), был неотличим от настоящего. Дядюшка Нос был человеком, спрятавшимся в костюм, изображавший… что бы вы думали? Огромный нос. Он терпеливо объяснил гнусавым голосом, что, когда накладной нос надоедает жителю уровня, тот в