Севастополист - Георгий Панкратов

Одна его дверь была выкрашена в густой красный цвет, другая была полностью черной, при этом на красной створке виднелись крупные буквы: ПОЛ, а на черной – такого же размера, только красные: ПОЗ. Провожатые по очереди ударили по створкам каждый своей дубинкой, и проход в лифт открылся. Сама кабина выглядела и вовсе чудовищно – все стены, пол и потолок были мелко исполосованы красным и черным. Уже одно лишь нахождение в такой кабине было пыткой. Для глаза человека, рожденного в Севастополе, не было ничего отвратительней сочетания этих цветов. Объяснение крылось в самой природе, просто мы так устроены – вот и все.

Но мы находились в кабине недолго, причем я так и не понял, двигались мы вниз или наверх. Если бы меня спросили, я бы и вовсе ответил: в сторону. Но меня никто не собирался спрашивать. Выйдя из лифта, мы очутились в новом коридоре, который сильно отличался ото всех, где мне довелось побывать. Стены его уже не были ни красно-черными, ни вообще цветными. Они представляли собой голый застывший цемент, полный вмятин и трещин. Не говоря ни слова, провожатые толкнули меня в нишу, которую я сразу и не заметил – настолько маленькой она была. И, едва я там оказался, они снова ударили по стене дубинами, и из проема в потолке с грохотом вывалилась решетка.

Едва я оказался заперт в нише, как руки почувствовали свободу, я с удивлением поднес их к лицу и осмотрел.

– А где то, что их держало? – недоуменно спросил я. – Куда оно делось?

– Держало их твое плохое поведение. И оно никуда не делось. Но это пока, и мы начнем над этим работать.

Я не сразу понял, кто же мне ответил. С другой стороны решетки, напротив моей клетки, возник массивный стол, заваленный кипой бумаг, а за ним сидел странный человек. Одетый так же, как и мои молчаливые провожатые, был при этом непомерно толстым и едва умещался на стуле. Его лицо было красным, словно он долго держал голову под водой и вытащил, лишь став терять сознание. К тому же человек был абсолютно лыс. Фуражки на нем не оказалось, и по лысине прямо на лоб стекала вода – вначале я подумал, что это пот, но вскоре выяснилось: капало с потолка. Да и в моей клетке образовалась протечка, а на рыхлом полу медленно, но верно разрастались лужи.

За спиной человека на серой стене висел рисунок – улыбающееся солнце. Оно было похоже на желтопузый шар из вотзефака, только не объемный. Нарисованное солнце улыбалось, как маленькая довольная девочка, от уха до уха. Во все стороны от лица расходились несимметричные лучи.

– Где я? – спросил я толстяка первым делом.

– Это хороший вопрос. Значит, вы здесь впервые, – удовлетворенно сказал он.

– Хочется верить, что я здесь не насовсем.

– Конечно же нет, – отозвался толстяк. – Проведем некоторые процедуры, уладим ряд формальностей – и будете свободны. Это я вам говорю как Партенит – директор этого Полпоза.

Он прокашлялся.

– Директор чего? – не сообразил я.

– Полпоза, – повторил Партенит удивленно. – Будто не знаете?

– Нет, – сказал я простодушно.

– Ну да, вы же впервые… Полиция мы. Полиция позитива.

– И что же надо уладить? – непонимающе произнес я.

– А вот теперь уже ваш ход. Мы со своей стороны создали вам все условия.

Через прочную решетку его «со своей стороны» прозвучало издевательски. Партенит поднялся и медленно куда-то ушел, а я остался сидеть на холодном и мокром полу. Облегающий костюм смотрелся на жирной заднице директора просто омерзительно, а при виде заплывших жиром бледно-синюшных ног меня и вовсе затошнило. Но я заставил себя удержаться и не съязвить, а вместо этого крикнул:

– А почему вы все такие черные, директор?

Он не стал возвращаться и только бросил на ходу:

– Мы не черные, мы блестящие. Отряд «Блестящие», слыхал? А, ничего ты не слыхал… Кого к нам только не приводят!

Я ненадолго остался в одиночестве. Радоваться было, конечно, нечему, но кое-что приятное все-таки оставалось: в моей клетке работал вотзефак.

«Инкер, тут проблема. Я попал в Полицию Позитива. Это из-за того, что я до сих пор под влиянием дурацких коктейлей?» – застрочил я.

«Не нужно было писать мне то, что писал».

«Бомба!» – осенило меня. Нельзя было писать про бомбу.

«Но ведь это было, я же не придумал».

«Было, не было, не важно. Полпоз реагирует сразу».

«Откуда ты знаешь, Инкер?»

«Я тоже у них был. Помнишь, долго не отвечал?»

«И что?» – торопил я, словно боялся, что он не успеет ответить, что-то помешает.

«Там странная такая тема – тебе нужно учить притчи. И тогда сможешь выбраться», – написал наконец Инкерман.

Не помню, сколько я проторчал в той сырой дыре, гадая над словами Инкермана – он почему-то не стал мне объяснять дальше: «Полпоз не позволяет рассказывать больше», – написал он напоследок и умолк.

Потом, вздыхая и охая, к своему столу вернулся толстяк Партенит. Он взял со стола несколько толстых папок и, свернув, просунул мне через решетку.

– Изучай, – пыхтел он.

– Это серьезно? – воскликнул я. – Вы ведь полиция! Вам надо злодеев ловить.

– Ну так а мы…

– Я расскажу вам историю, совсем не позитивную. За мной охотится один ненормальный. Он хотел втереться в доверие, а потом стал угрожать, преследовать меня.

Я рассказал Партениту о своем бегстве от кучерявого, но, похоже, тот не впечатлился.

– Ну, предложил купить? – Он непонимающе смотрел своими водянистыми глазами. – И что? Это преступление?

– Да у вас даже денег здесь нет!

– Может, он что-то другое хотел предложить? – предположил Партенит.

– Скорее ваши парни, Гурзуф с Форосом, предложили бы, – сокрушенно сказал я. – С ними в одном лифте ехать, знаете ли… Засада.

– Ну не засадили же? – Толстый почему-то усмехнулся.

Я так и не понял, о чем он спросил: если учесть, что я сидел за решеткой, вполне себе засадили… Но кто знал, что у него на уме?

– У нас тут правило: не нужно дестабилизировать уровень. Раскачивать Башню, – тяжело сказал Партенит. Но я уже не вслушивался, понял: бесполезно.

«Что делать с лампой? – думал я. – Ведь пока я тут, Кучерявый может ее выкрасть. Нужно выбираться!»

Коктейли Хрусталки не собирались меня отпускать, и это сильно мешало. Но, стараясь прийти, вопреки им, в чувство, я стал вчитываться в мутные строки на пожелтевших листах. В моих руках были притчи – так объяснил Инкерман. Я вспомнил, как он напевал в Севастополе, будучи особенно веселым: «Какая радость, когда человек слышит слова Инкермана… Какая радость, когда…»

Сколько здесь было притч: десятки,