Сыны Перуна - Сергей Жоголь

— Так, значит, Симеон Полиник был убит собственной женой? — теперь в голосе Илария слышалось откровенное облегчение.

Его враг, вынудивший его бежать из страны, мертв, и неважно, как он погиб, важно, что ему, Иларию, не придется теперь скрываться в собственной стране. Ведь обвинения, выдвинутые ревнивым мужем против бывшего кентарха, были ничем не обоснованы и теперь…

— Так вот жена того префекта, говорят, была еще та развратница, и то, что случилось, никого не удивило, — продолжал, усмехаясь, седовласый. — Тот моряк — фракиец мне поведал, что эта аристократка — Стефания — падала чуть ли не под всех мужчин, которые ее окружали. Хвастал по секрету, что и ему удалось отведать этого пирога, — и моряк сделал непристойный жест изображающий соитие. — Правда, я не особо ему верю, разговор-то был во время попойки.

Но эти слова не удивили Илария. Сам-то он прекрасно знал, кто такая Стефания и на что она способна. Ведь именно из-за этой её страсти к мужскому полу он — бывший кентарх скутатов, бывший солдат Империи — вынужден был столько лет скитаться по чужим землям, проливать кровь за чужие интересы.

Его судьба вновь преподнесла ему сюрприз, на этот раз приятный. На этот раз он не упустит свою удачу, а будет крепко держать ее в своих руках. Иларий не знал, для чего он был рожден, не знал, во имя чего он был готов умереть, но сейчас он понял, во имя чего стоит жить. Сражаясь в далеких славянских землях за чью-то правду, чью-то независимость, чью-то власть, он просто тратил самого себя, беспощадно и неразумно. Сейчас он вернется на родину, в те края, где он вырос, и начнет другую жизнь. Он пойдет к фракийскому стратигу Фоке и попытается наняться на службу. Он воин, и если ему суждено сражаться, то он будет воевать за свою землю, за свой народ. Довольно с него чужих войн. Арабы так арабы, болгары так болгары, русы так русы.

Над головой кружили чайки, ветер наполнял паруса, заставляя мачты гнуться и скрипеть, а свежий морской воздух — воздух родных земель, — сладостно щекотал ноздри, заставляя душу петь. Скоро он будет дома.

Книга четвертая

«Под эгидой Перуна»

Глава первая

1

Один из величайших людей своей эпохи, воин, полководец, а теперь ещё и стратиг фемы Фракия (одного из самых богатых и приближенных к византийской столице военных округов) — Никифор Фока по прозвищу Старый, дед и тезка будущего императора[56], неспешным шагом вошел в большую залу своего поместья. Он проследовал к стоящему посреди комнаты резному золоченому креслу, по своей красоте и уникальности походившему на императорский трон. С трудом опираясь на тяжёлый резной посох с посеребренной рукоятью, Фока опустился на свое законное место и крикнул прислугу. Сегодня ночью он почти не спал, острые боли в спине и суставах заставляли фракийского стратига буквально корчиться от боли. Лечение, которое проводил его личный эскулап, маленький тощий араб с кучерявой седой бородкой и выпученными, как у рака, глазами, помогало теперь все меньше и меньше. Особенно сильные боли приходили под утро, жар охватывал тело, но несмотря на это было холодно, холодно так, словно стоишь под струей ледяной воды, текущей из горного источника. Но жар и озноб не были сравнимы с теми муками, которые пронизывали суставы, кости ломило так, что хотелось кричать, бросаться на стены и плакать, да-да, именно плакать. Никто и никогда не видел его слез, ни один живой человек, разве что мать и отец, когда он был еще совсем маленьким мальчиком. Но сейчас он плакал каждую ночь, плакал, стыдясь своих слез и пряча их в пуховые подушки и перины. Утро, как правило, приносило некоторое облегчение. Но сегодняшнее утро, хоть и принесло освобождение от боли, но радости совсем не доставило.

Сегодня утром, когда после бессонной ночи старый воин принимал горячую ванну, к нему вошел его слуга и приближенный — Анисим — и доложил, что утром во время прогулки любимый конь стратига, провалившись в кротовину, сломал ногу.

— Я уже приказал выпороть раба, который выгуливал вашего коня, господин, — грустно произнес Анисим, ожидая реакции своего хозяина. — Ваш врач осмотрел несчастное животное и сказал, что коня лучше умертвить.

Произнеся это, верный слуга не сжался, ожидая гневных слов, не испытал страха, а только тяжело вздохнул в ожидании ответа. Стратиг Фока только издал жалобный стон и опустил голову. Ему уже за шестьдесят, и если буквально несколько лет назад он был еще в полном расцвете жизненных сил и гордого величия, то сегодня он стал совсем другим, немощным и дряхлым стариком, неспособным на великие дела и поступки. Тогда, в дни своего расцвета и славы, гонец, принесший недобрую весть, дрожал бы от страха за свою жизнь, ведь великий Никифор Фока — герой и триумфатор — умел не только повелевать людьми, он умел карать виновных и возвышать отличившихся.

— Так вы велите умертвить коня? — и, не дождавшись ответа, Анисим сам ответил на свой вопрос. — Я уже дал приказ, чтобы его…

— Подожди, я должен еще раз увидеть своего красавца Зевса, а потом… потом он умрет, — Фока встал и отправился в конюшни.

Зевс, добрый, прошедший десятки битв жеребец, тоже был уже не в самой лучшей форме, как и его хозяин, но Фока по-прежнему велел заботиться о своем боевом товарище, и сегодняшнее происшествие, бесспорно, расстроило стратига. Прощание хозяина с конем было недолгим. С тех самых пор, когда он вернулся из последнего похода в земли Халифата с богатой добычей, увенчанный славой, он почти не садился в седло. Тогда сам Император Лев чествовал победителя и героя, организовал ему что-то наподобие триумфа и одарил почестями и золотом. Но именно после этих мгновений славы у великого полководца начались первые симптомы страшной болезни.

Сейчас Никифор Фока, потерявший своего любимца, сидел, насупившись, на своем огромном троне и грустно смотрел в пол, разглядывая узоры на гладком разноцветном мраморе. Вошел слуга, и стратиг велел накрыть на стол. Врач-араб строго-настрого запретил пить вино, есть мясо и даже рыбу, но сегодня Фока решил наплевать на все запреты, все эти травяные отвары и примочки уже вызывали у него дрожь. Когда принесли вино и еду, Фока набросился на них с видом человека, дорвавшегося до запрещенного плода. В тот самый миг, когда вино уже начало ударять в голову, в дверь постучали, и верный Анисим вошел в залу.

— К вам посетитель, мой господин, из северных земель, купец Фотий, — доложил слуга, отвесив глубокий поклон.

— Какой ещё посетитель, я не желаю никого принимать, пусть убирается прочь, иначе я… — Никифору не дали договорить.

— У него печать Императорского дворца, и я не думаю, что стоит игнорировать его визит, — перебив хозяина, выпалил слуга.

2

«Фотий, Фотий, где же я слышал это имя? Так звали патриарха, учителя самого императора, которого он сместил с должности после прихода к власти[57], но этот, где же я его встречал? — размышлял Фока, глядя на вошедшего в залу посетителя. — Нет, не помню».

В этот момент Фотий вошел в комнату, и старый стратиг вспомнил этого человека, лишь только взглянув ему в глаза. Приближённый Льва Мудрого, его шпион и осведомитель, лучший в своем деле, с этим человеком Никифор Фока встречался лишь однажды, но если он и забыл его имя, то не забыл этот взгляд.

Отвесив престарелому воину поклон, вошедший пристально посмотрел на собеседника. Последствия жуткого недуга, так исказившие образ великого когда-то воина и полководца, не ускользнули от внимательных глаз Фотия.

«А ведь старик при смерти, — эта мысль тут же пришла на ум Фотию, стоило лишь только ему взглянуть на искажённое болью лицо хозяина дома. — Как же это некстати и это именно сейчас, когда его способности так необходимы стране».

Если образ Фоки огорчил посетителя, то и вид самого купца, а именно так и представился пришедший гость, тоже в некоторой степени шокировал хозяина дома. Это тоже не ускользнуло от цепких глаз нежданного визитера.

— Я прошу извинить меня за мой неприличный костюм, одежды мои покрыты прилипшей к ним грязью, а тело мое покрыто потом и дорожной пылью, но дело, ради которого я здесь, не терпит отлагательств, и поэтому я предлагаю отбросить условности.

«Мало того, что он заявился на прием без приглашения, так он ещё и осмеливается мне указывать, как себя вести».

Измученный своим страшным недугом, фракийский стратиг смотрел на посетителя немигающим взглядом, сдерживая раздражение. Этот плебей, каким-то чудом достигший небывалых высот, вел себя так, словно он был здесь господином. Но Фока не посмел возразить и потребовать от гостя элементарных правил приличия, он лишь принял величественную позу и гордо промолвил:

— Говори, я готов выслушать тебя.