Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова

к человеку. Бог, святые, ангелы и прочие небесные обитатели – куда более желанные собеседники. Хотя бы потому, что слушают молча.

– И что такого могу сделать я, чего не может господь?

– Выступить душеприказчиком.

– О, понимаю!

На лицо отца Мигеля опустилась отрепетированная маска всепрощения и светлой скорби.

– Кто-то из ваших близких сейчас на смертном одре?

– Я.

Он чуть отстранился, словно собираясь внимательно оглядеть меня с ног до головы.

– Простите, но вы не выглядите…

– Больным? Неважно. Существуют сотни других способов ухода из жизни. Особенно не по своей воле.

– Хотите сказать…

– Мы ведь можем считать это исповедью, падре?

Оглянулся. Удостоверился, что в пределах видимости нет больше ни единой живой души. И ожидаемо предложил:

– Было бы намного удобнее пройти в другое место.

В исповедальню? Боже упаси! Никогда там не был и не рвусь. К тому же, скрывать мне нечего. Главное, чтобы падре оставил все нечаянно полученные сведения при себе. От греха подальше, что называется.

– Мне удобнее здесь, если не возражаете. Думаю, Он с удовольствием побудет третьим в нашей беседе.

Мои слова и кивок в сторону распятия заставили отца Мигеля нахмуриться. Не грозно или обвинительно, нет. Растерянно.

– Мне не пристало о таком говорить, но… Странное чувство. Я не помню ни одного человека, который так же, как вы, вел себя в священной обители. И одновременно все это кажется знакомым. Очень знакомым. У вас, случаем, объяснений не найдется?

Хотел бы, чтобы нашлись. Но увы.

– Оставим загадки Ему с Его провидением, ладно? А вот это – для вас.

Я протянул падре плоды своего литературного творчества: сложенный вчетверо лист бумаги.

– А где же печать?

А нету. Не нашлось в доме Фелипе ни одного конверта, который можно было бы заклеить. Но оно и к лучшему.

– Мне она не нужна.

– Но завещание полагается вскрывать лишь после…

– Мне решать, не правда ли, падре?

– Разумеется.

– И я разрешаю. Даже настаиваю: прочтите. Вдруг что-то будет вам непонятно, так я поясню. Пока могу это сделать.

Он посмотрел на меня, потом на бумагу. Вздохнул. Развернул.

– Сеньору Фелипе Ллузи, давшему мне имя и крышу над головой: моё глубочайшее почтение. И пожелание продолжения спокойной жизни.

Надеюсь, она ещё состоится, эта жизнь. По крайней мере, без меня вряд ли у кого-то возникнет необходимость досаждать старому пьянице.

– Эстебану Норьеге: извини, что не сложилось. И удачи.

Не слишком «государственное» пожелание тому, кто работает над изменением политической обстановки, но почему бы и нет? Может, он правее всех прочих. То есть, на самом-то деле – левее, только правда его – правдивее.

– Девушке по имени Лил: похоже, ты сделала неудачный выбор. В будущем выбирай осмотрительнее.

Возможно, у неё просто нет других вариантов. И такое бывает. Но с её энтузиазмом случится много хороших шансов. Даже сомневаться не стоит.

– Падре Мигелю: благодарность за то, что донес эти послания до адресатов. И просьба.

Пауза. Взгляд поверх листа.

– Где же она?

– Я не дописал? Ах, да. Не смог подобрать слова, чтобы все было коротко и ясно. Так что вам придется слушать. Согласны?

– Как пожелаете.

– В доме Фелипе Ллузи, о котором речь в самом начале, находится ещё один человек. Он… Сильно болен. Наверное. По крайней мере, сейчас он в коме, и неизвестно, когда очнется. Я попрошу вас за ним приглядывать. Хотите – прямо там. Хотите – заберите в приют. Мне важно только одно: он должен очнуться. Когда-нибудь. А когда очнется, спросите его… Хотя нет, не нужно. Но если он спросит обо мне, расскажите все, что знаете.

– Но все, что я знаю о вас, это…

– А больше и не надо. Правда, не надо. Он может меня вообще не вспомнить. И может быть, это станет лучшим выходом.

Отец Мигель снова сложил листок. Спрятал в рукаве.

– Я выполню все, о чем вы просите.

– Спасибо.

Вроде и присаживался ненадолго, а задницу отсидел. И как только молящиеся проводят здесь часы за часами?

– И все же, юноша, насчет помощи…

– Вы уже помогли.

– Вашему духу? Хорошо. Но тело тоже нуждается. И зачастую больше, чем душа. А уж вопиет о своих нуждах куда как громче. Если вашей жизни угрожает опасность, я могу…

– Предоставить убежище? Нет, не надо. Я верю в бога не так, как вы, падре. Но то, что послано мне для испытания или наказания, приму. От начала и до конца.

– Вы пришли сегодня сюда. И это может значить, что Он…

– Желает моего спасения?

– Именно.

Изможденный болью лик. Взгляд, устремленный вниз, к пастве.

А я ведь только сейчас заметил, что Ты смотришь прямо на меня, Господи. Потому что стою у подножия Твоёго креста, а не там, где обычно.

– Думать так означало бы, что я отдаю себя в Его руки.

– Все мы в руках господних.

– Ну что ж…

И смотрит деревянная статуя очень даже странно. Выжидательно. Мол, следующий ход – за тобой.

– Если Он и вправду хочет меня спасти, шанс Ему представится, обещаю.

Пусть будет испытание. Я не против. Хочешь проверить мою веру? Изволь. Не стану препятствовать. Пальцем о палец не шевельну, чтобы спасаться самостоятельно. Положусь целиком и полностью на Твоё всесилие.

Церковники любят твердить, что все беды и страдания ниспосланы людям, дабы укрепить дух и доказать право на посмертный билет в царство небесное. Так вот, я ничего и никому доказывать не собираюсь. Где-то согрешил? Пусть. Сдается мне, по счетам уже заплачено. У Тебя появились новые планы? Ну и замечательно! Задумал разыграть замысловатый спектакль? Отлично! Тогда будь любезен позаботиться об исполнителе главной роли. Хотя бы последи, чтобы до занавеса он, то есть, я, добрался успешно.

Мне готовиться не нужно: только вдох сделать. Или выдохнуть. И шагнуть вперед. А Ты-то готов, Господи?

* * *

– Желаете подать жалобу?

Привратник был слепым. Абсолютно. И, учитывая его преклонный возраст, можно было только гадать, чем заработано увечье, долгой службой или несчастным случаем. Но жалости человек у входа в самую странную часть здания муниципального совета не вызывал. Скорее всего, многие ему даже завидовали. Получить на склоне лет постоянную и достойно оплачиваемую работу – чем не мечта? А если ещё и понемногу приторговывать информацией…

Многие, кстати, думали именно так, когда открывался отдел по приему анонимных жалоб на действия городских служб и служащих. Но строгие меры быстро остудили пыл нечестных на руку сеньоров и сеньор. Одна из весомых заслуг сенатора Линкольна, кстати. И очень действенная: по каждой жалобе непременно проводилось тщательное расследование. Другое дело, что иногда