Над гнездом кукушки - Кен Кизи

попрошайка. Стреляю при всякой возможности, поэтому мне их дольше хватает, чем Хардингу. Он курит только свои. Так что, видите, ему приходится труднее…

– Не нужно извиняться за мою оплошность, друг мой. Это тебе не к лицу, да и меня не красит.

– Это точно, – говорит девушка. – Тебе всего-то нужно дать мне прикурить.

И она так наклоняется к его спичке, что даже мне через всю палату видно, что у нее в блузке.

Она продолжает рассказывать о друзьях Хардинга, которые не дают ей покоя, выискивая его.

– Знаешь такой типаж, Мак? – говорит она. – Такие напыщенные мальчики с ухоженными длинными волосами, волосок к волоску, и хилыми ручонками, такими порхающими.

Хардинг спрашивает, только ли к нему они заходят, а она говорит, что мужчины, которые заходят к ней, похожи на мужчин.

Внезапно она встает и говорит, что ей пора. Она пожимает Макмёрфи руку и говорит, что надеется как-нибудь еще увидеться с ним, и выходит из библиотеки. Макмёрфи лишился дара речи. Когда ее каблучки начинают цокать по полу, все поворачиваются в ее сторону и смотрят, как она идет по коридору, пока не скрывается из виду.

– Что думаешь? – говорит Хардинг.

Макмёрфи вздрагивает.

– Буфера у нее колоссальные. – Это все, что он может сказать. – Не меньше, чем у старушки Рэтчед.

– Я не имел в виду физически, друг мой, я имел в виду, что ты…

– Иди на хрен, Хардинг! – вскрикивает вдруг Макмёрфи. – Я не знаю, что я думаю! Кто я тебе? Консультант по семейным отношениям? Я знаю только одно: всем в этой жизни несладко приходится, и сдается мне, каждый только тем и занят, чтобы другому насолить. Я знаю, что ты хочешь от меня услышать: хочешь, чтобы я тебе сочувствовал, чтобы сказал, какая она сука. Так и ты с ней вел себя не как с королевой. Так что пошел ты со своим «что думаешь?». Мне своих проблем хватает, чтобы еще в твои вникать. Хватит уже! – Он злобно смотрит на всех пациентов. – Всех, черт возьми, касается! Хватит лезть ко мне!

Он натягивает кепку и идет через комнату к своему журналу с комиксами. Все острые переглядываются, разинув рот. Чего он на них орет? Никто ведь не лез к нему. Никто ничего не спрашивал у него с тех пор, как они узнали, что он старается вести себя хорошо, чтобы ему не продлили принудлечение. Они не понимают, с чего он вдруг набросился на Хардинга и почему хватает с кресла журнал и утыкается в него, как слепой, – либо не хочет, чтобы другие видели его, либо сам никого видеть не хочет.

Тем вечером за ужином он извиняется перед Хардингом и говорит, что не знает, отчего так завелся в библиотеке. Хардинг говорит, что это, наверно, из-за его жены; от нее многие заводятся. Макмёрфи сидит, уставившись в кофе, и говорит:

– Не знаю, старик. Я с ней только познакомился. Так что я точно не из-за нее вижу плохие сны всю эту паршивую неделю.

– Ну, мис-тар Макмёрфи, – восклицает Хардинг, пытаясь подражать мелкому практиканту, приходящему на групповую терапию, – вы просто должны рассказать нам об этих снах. Ах, подождите, возьму карандаш и блокнот.

Хардинг пытается юморить, чтобы снять возникшее напряжение. Он берет салфетку и ложку, словно собирается записывать.

– Так вот. Что именно вы видели такого в этих… э-э… снах?

Макмёрфи даже не улыбается.

– Не знаю, старик. Ничего, кроме лиц, вроде… просто лица.

22

Следующим утром в старой душевой Мартини дурачится за пультом, изображая пилота истребителя. Картежники откладывают карты и усмехаются на его пантомиму.

– И-и-и-и-и-и-а-а-х-Х-У-У-у-у-м-и-и-а-а. Я земля, я земля: замечен объект четыре-ноль-тысяча-шестьсот – похоже, ракета противника. Выполняйте задачу! И-и-и-а-х-х-У-У-У-м-м-м-м.

Крутит регулятор, двигает вперед рычаг и клонится вбок, делая вираж. Ставит стрелку сбоку тумбы на «ВКЛ МАКС», но вода не льется из патрубков, торчащих по краям квадратной кафельной кабинки перед ним. Гидротерапия больше не используется, и воду отключили. Новехонькое оборудование, блестящее хромом, со стальным пультом так и не пригодилось. Не считая хромовой отделки, пульт и душ выглядят так же, как те, что были в старой больнице, пятнадцать лет назад: патрубки могут направить струю в любую часть тела под любым углом, как решит техник, стоящий за пультом в резиновом фартуке: какой патрубок куда брызнет, с какой силой и температурой – широкой, мягкой струей или узкой, точно шило, – пока ты висишь там, на холщовых ремнях, мокрый, вялый и жалкий, а техник забавляется.

– И-и-и-и-а-а-у-у-У-У-У-у-у-м-м-м… Земля, земля: вижу ракету, беру на прицел…

Мартини наклоняется и целится сквозь колечко патрубка. Закрывает один глаз и щурится другим в колечко.

– Есть цель! Готовься… По цели… Огонь!

Он отдергивает руки от пульта, резко распрямляется, волосы дыбом, и таращится на душевую кабинку в диком ужасе, так что все картежники смотрят туда, но не видят ничего, кроме новых холщовых ремней с застежками, висящих между патрубков.

Мартини поворачивается и смотрит на Макмёрфи. На него одного.

– Видал их? Ну?