Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова

Соджун, держа лошадь под уздцы, шагал рядом с Елень и чувствовал себя абсолютно счастливым. И когда дети были достаточно далеко, она вдруг обратилась к нему:

— Моя просьба может прозвучать грубо, но не могла бы я с детьми съездить на могилу их отца и братьев? Они там не были…

— Я, с вашего позволения, сам могу съездить с ними, — сказал Соджун.

Елень улыбнулась его заботе:

— Не беспокойтесь, я уже могу ехать верхом.

Капитан посмотрел на нее.

— Путь неблизкий, ваши раны…

— Мои раны уже затянулись. Я теперь и меч поднять могу, и из лука стрелять.

— Кто вас обучал? — спросил Соджун с любопытством.

Елень улыбнулась.

— Мой дед, великий генерал Сюй Вэй.

— Я слышал о нем. Великий был воин.

— Великий…, — повторила эхом Елень.

Соджун посмотрел на нее, молчаливую, шедшую так близко, что он чувствовал прикосновения шелка ханбока к руке; смотрел, а хотелось обнять.

— Ну так как, господин?

Она оглянулась и смутилась: взгляд мужчины был красноречивее всех слов: нежность напополам с отрадой. Соджун не успел ни отвернуться, ни изменить выражение лица. Застигнутый врасплох, он лишь вздохнул, забрал у Елень узел с нитками и отправился дальше. Женщине ничего другого не оставалось, как идти следом. И она тоже молчала.

Перед тем, как отправиться в горы, Елень упросила заехать на рынок, где купила меру риса, добротный кусок мяса, специй и маринованных овощей. Соджун не спрашивал для чего, хотя именно в его суме лежали продукты для поминальной церемонии.

Там, у могилы своего отца, дети рыдали. Чжонку тянул носом и отворачивался, незаметно смахивая слезы. А Соджун не спускал глаз с Елень: та и слезинки не проронила. Стояла с беспристрастным выражением лица, будто и не она так стенала и плакала здесь в прошлый раз…

Когда мертвым были отданы почести, семья отправилась в обратную дорогу.

— Господин, давайте заедем в одно место, — попросила Елень, когда они все вместе выехали из леса. — Здесь недалеко.

Соджун придержал своего коня.

— Ой, к монаху заедем? — встрепенулся молчавший всю дорогу Хванге.

Мать кивнула.

— Жив ли он? — пробормотала Сонъи.

— Вот заодно и узнаем, — ответила та и толкнула пятками свою лошадь.

Соджун ехал следом за Елень и понимал: этот лес она получше его знает. Ориентируется так, будто часть жизни провела здесь. И даже когда капитану стало казаться, что они заплутали, Елень уверенно ехала вперед, понукая лошадь на подъемах. Видимо, тревожно было не только ему: через какое-то время заерзали в седлах и дети.

— Матушка, — неуверенно позвал Хванге.

— Уже недолго осталось, потерпи, — оборвала та.

И действительно, еще немного покружив, они выехали к холму. Елень тут же спешилась и стала привязывать лошадь к дереву. Спутники последовали ее примеру.

— Монах? — тихо спросил Чжонку у Сонъи.

— Знахарь. Великий знахарь. Он маму когда-то спас, — тихо сказала девочка.

— Что ж он в городе не живет, если такой великий? — проворчал юноша.

— Он прокаженный[1], — ответила за дочь Елень, и Чжонку вскинул на нее изумленные глаза.

Когда-то этот знахарь был так велик и знаменит, что даже состоял на службе у короля. Но, как все великие люди, гнушался денег. Важнее были жизни людей. А потом он заразился от прокаженных, которым пытался помочь. Боясь навлечь еще больших бед, удалился в лес, где и жил в одиночестве, медленно и мучительно умирая. Пак Шиу знал знахаря задолго до болезни и был единственным, кто помогал тому обустроиться на новом месте. Дружба между мужчинами с годами стала крепче. Пак Шиу часто навещал отшельника, они подолгу беседовали. Бывший советник короля привозил рис и муку, а однажды даже подарил козу и клетку с курами…

Вот уже полгода как никто не навещал знахаря, ведшего затворнический образ жизни. Соджун смотрел в спину шедшей впереди Елень и спрашивал себя, почему она в тот раз не рассказала ему о монахе-знахаре и не попросила помочь умирающему? Не доверяла? Или просто не подумала? Капитан перехватил тяжелую суму с рисом и вяленым мясом в другую руку и тяжело вздохнул.

Наконец, они вышли к добротному домику, огороженному низким плетеным забором, проход к которому преграждала веревка, натянутая от столба к столбу в два ряда вокруг дома. На веревке предупредительно были наклеены колышущиеся на ветру желтые листовки с красными предостерегающими печатями на них. Елень приподняла веревку и прежде, чем Соджун успел ее остановить, ступила на территорию прокаженного знахаря. Капитан за шиворот едва поспел поймать Хванге, спешащего следом за матерью. Мальчик вывернул шею, увидел хмурое лицо капитана и виновато опустил голову. Елень тем временем подошла к калитке и позвонила в колокольчик, который висел над входом.

— Доктор Ан! — крикнула она в сторону домика.

Но никто не спешил к приехавшим. Елень позвонила еще раз. Семья переминалась с ноги на ногу за ее спиной, и женщина заволновалась. Доктор Ан мог и не пережить эту зиму. Они с Шиу привезли осенью достаточно риса и муки — как раз с тем умыслом, чтоб на всю зиму хватило, но…

— Доктор Ан!

— Ого! Да у меня гости, никак? — раздалось сзади. Все так и подпрыгнули, и оглянулись.

Перед ними, опираясь на палку, стоял человек. Одежда скрывала его с головы до ног. Даже на руках красовались самодельные перчатки. На голове мужчины была соломенная шляпа с темной шелковой вуалью, за которой невозможно было рассмотреть изъеденного болезнью лица. Он остановился на почтительном расстоянии от гостей и поклонился. Те поклонились в ответ и посторонились, давая хозяину подойти к дому. Тот поправил лямки плетенной корзины, что нес на спине, вошел во двор и запер за собой калитку, не приглашая никого в дом.

— Доктор Ан, как я рада вас видеть в добром здравии! — проговорила Елень и тут же осеклась.

— О, госпожа! Мое здоровье не назовешь добрым, — проскрипел прокаженный.

— Простите…

— В моей болезни вашей вины нет, — ответил доктор и снял корзину, размял плечи, а потом оглядел гостей.

Доктор Ан был прозорливым человеком. Он сразу отметил про себя, что Елень приехала без мужа в сопровождении мужчины, которого доктор видел впервые. Знахарь